— Я, старче, прежде играл в карты, но теперь прекратил, — сказал отец семейства с некоторым удовлетворением.
— Эх, вышла болезнь из руки и вошла в ногу.
От такого ответа посетитель пришел в замешательство и вышел во двор. Обращаясь к его жене, старец сказал:
— Я его несколько смутил, но что поделать? Когда мы избавляемся от одной страсти, то должны заботиться о том, чтобы не приобрести другую. Себялюбие — худшая из всех страстей.
Несколько позже он подошел к главе семьи и сказал ему утешительные слова, так что тот успокоился и ушел, получив духовную пользу.
Когда ушли последние посетители, старец удалился в келью. Было уже восемь часов вечера. Он отдохнул минут десять и затем встал, чтобы прочитать повечерье и акафист Богородице. По окончании службы он закрыл дверь своей кельи и оставался один до трех часов утра, в духовном подвиге, чередуя сон и любимую им молитву. Монахиня Евпраксия рассказывала, что часто, когда ей случалось проходить ночью мимо его кельи, она слышала, как он молился со слезами и всхлипываниями в сокрушенной молитве, которой он научился от своего старца Мисаила. Молитва давала ему духовные силы, необходимые для того, чтобы с той же неизменной любовью и добротой продолжить и на следующий день свою спасительную работу с новыми посетителями.
Сила Моя в немощи совершается
Слава о старце как о духовнике и святом прозорливце распространилась за пределы Эгины и Афин, и по всей Греции. Все его время уходило на исповедь, поучения, благодеяния и молитву.
Шли годы, возраст брал свое, тело уже не могло продолжать свое многотрудное служение, но дух был бодр и старец продолжал Божие служение. Его любовь к Богу и ближним была так велика, что он пренебрегал страданиями и трудами ради пользы ближних и не хотел лишиться радости подвига и молитвы. Будучи уже восьмидесятилетним старцем, он, пламенея любовью к Богу и не считаясь с телесной немощью, продолжал принимать посетителей.
Летом 1964 года появились первые тревожные симптомы: затяжная простуда, хрипота в голосе.
Прошло еще два года в таких же трудах, тех же тревогах, в той же усталости и в таком же духовном напряжении. Было очевидно, что старец решил продолжать свое духовное служение до последнего вздоха, жертвуя собой и не желая оставить без поддержки и утешения всех, кто прибегал к нему в своих скорбях. Он стал живым светильником, предназначенным для служения Богу и ближним.
Летом 1966 года его здоровье сильно ухудшилось: кашель стал постоянным и продолжительным и отнимал столько сил, что старец не мог ни говорить, ни двигаться. В то же время его стала беспокоить и острая боль в желудке. Духовные чада старались положить старца в эгинскую больницу, но он никак не хотел расстаться со своей кельей, и к нему привели врача в надежде, что хоть он убедит его лечь в больницу. Врач нашел состояние тяжелым, но прежде, чем он успел заговорить о больнице, старец сказал:
— В Афины я не поеду.
Тщетно все старались переубедить его: он был непреклонен. Состояние отца Иеронима все ухудшалось, и Евпраксия была вынуждена вызвать врача из Эгины. После обследования врач посоветовал срочно ехать в афинскую больницу, но старец вновь отказался. Со слезами врач встал на колени и сказал:
— Старче, вы нужны Эгине. Прошу и молю вас, поезжайте в больницу, ведь там вам, может быть, станет лучше. Не отказывайтесь, сделайте это для нас, если не хотите это сделать для себя.
Слова врача, полные любви и заботы, растрогали старца. Он обнял и поцеловал его, сказав, что уступает его любви, ведь сам он никогда и не думал, что для жителей Эгины является духовным наставником, хотя и посвятил всю свою жизнь служению им. Несмотря на свои попечительские труды, он имел чувство «непотребного раба», должного всем.