— В обчем, гляди у меня, землячок хренов! — распрощался с Пашкой городовой. — Гм! А ты так без седоков и стоишь с вечера, что ли?
— А откель им взяться, седокам-то? — вздохнул «ванька». — Нонесь утром по расписанию только один варшавский и пришел поезд. «Первоклашек» всего трое-четверо было — их свои екипажи встречали. А которые третьим классом причапали — те до первых конок в зале да в буфете хоронятся. Берегут свои двоегривенные…
Ванька сплюнул с тоской, махнул кнутовищем, поклонился вслед благодетелю и, подумавши, полез было опять под полость досыпать до свету — да не получилось! Наблюдавший всю сцену воспитания ваньки пассажир из варшавского, из «третьеклассников», неслышно сбежал по ступеням дебаркадера и похлопал Пашку по плечу:
— Слышь, дядя, до Нескучного сада сколько возьмешь?
Тот обернулся, мгновенно обмерил-обшарил глазами нежданного седока. Росту пассажир был обыкновенного, только левый рукав пальтеца нерусского покроя зашпилен — убогий, стало быть. Говорит по-русски чисто, да только все равно из иноземцев, тут Пашку не проведешь! И саквояж у седока не из дешевых, кожа мягкая, замочки аккуратненькие.
— До Нескучного, барин, говоришь? Ежели русскими деньгами, то как раз полтинник, твое степенство! Ехать уж больно далеко, а откель мне порожняком по утреннему времени придется вертаться. Из иностранцев будешь, что ли, твое степенство? Ладно, коли так, то и сорока копеек довольно будет…
«Убогий» громко рассмеялся:
— Это до Нескучного-то далеко? Да тут же по проспекту пять минут твоей кляче доскакать! Пятнадцать копеек — божеская цена, дядя! — и полез в повозку.
— Стало быть, не иностранец! — вздохнул в бороденку Пашка. — Грамотный, язви его! Ладно, где наша не пропадала — пятачок за ожидание накинешь, ваш-бродь?
— Накину, накину! — продолжал смеяться «убогий». — Давай, поезжай!
У Нескучного седок выпрыгнул из коляски, отсыпал ваньке пригоршню мелких медных монет. Делая вид, что закуривает, дождался, когда извозчик исчезнет за углом, и только тогда пошел по адресу, который давно уже выучил наизусть.
Крутить звонок пришлось долго. Наконец дверь с треском распахнулась, и на пороге возник крупный бородатый мужик в полотняном фартуке и плисовых штанах, заправленных в короткие сапоги. Посетитель, оглядев мужика, надел сдернутую было шапку и спросил, дома ли хозяин.
Мужик в фартуке с любопытством оглядел раннего гостя, его пальто нерусского покроя и небольшой саквояж и кивнул, не двигаясь с места: дома, мол!
— Ну, поди, доложи тогда, что ли… Я к полковнику из Ченстохова приехал, из монастыря…
— От аббата Девэ? Ну, проходи, — посторонился мужик.
Заперев дверь за гостем, он протянул руку:
— Давай письмо, что стоишь? Я и есть полковник Архипов!
— Прощения просим, ваше высокоблагородие! — спохватился посетитель, доставая письмо. — Не признал сразу…
При этом саквояж, который гость попытался повесить на крючок протеза левой руки, сорвался и увесисто шлепнулся на мраморный пол.
Хозяин без церемоний поднял рукав пальто гостя, глянул на крючок и, повернувшись, махнул рукой с конвертом: иди за мной, мол!
Прошли через анфиладу комнат с мебелью, накрытой полотняными чехлами. В доме пахло пылью и каким-то неуловимым неуютом. Спустились по лестнице — уже не мраморной, но добротной, гранитной, и очутились в совершенно неожиданной в таком респектабельном доме механической мастерской. Хозяин мотнул бородой на табурет, сам пристроился на другой и нетерпеливо вскрыл письмо. Посетитель с любопытством оглядывался по сторонам.
Такой мастерской не было даже в монастыре у паулинов. Вдоль одной из стен стояли в ряд несколько станков, соединенных ремнями с длинным валом, вращающимся под потолком. У другой стены вперемежку со шкафами стояли верстаки для столярных и слесарных работ. В углу, под обширной закопченной вытяжкой, в кузнечном горне пылал огонь. Углы мастерской были завалены множеством ящиков, шарманок, диковинных механических приспособлений и всевозможным железным хламом.
— Стало быть, отец приор Девэ помощничка мне прислал, — хмыкнул, дочитав письмо, хозяин. — Как же тебя называть прикажешь?
— По документам — меня уверили, что они подлинные, — я Миклош Ковач. Но мне не нравится это имя. И если сговоримся насчет места, прошу называть меня Агасфером.