Иногда дядя Джордж отправлялся в прихожую и приносил оттуда Джеффу старые журналы с «забавными картинками». Однажды дядя поднялся наверх и принес оттуда игрушку, которую, по его словам, в то утро нашел в своем шкафу. Более потрясающей игрушки Джефф не видел по сю пору. Игрушка состояла из двух частей. Одна часть представляла собой дощечку длиной в ярд, толщиной три четверти дюйма и шириной два с половиной дюйма. Дощечка была выкрашена ярко-красной краской, и по всей ее длине двумя параллельными рядами были вбиты гвозди на расстоянии примерно двух дюймов один от другого. Гвозди располагались вертикально через равные интервалы. Грозди были вбиты в дощечку где-то на половину в шахматном порядке друг от друга, с таким расчетом, чтобы те, что слева, оказывались приблизительно на три восьмых дюйма ниже тех, что справа.
Другая часть игрушки представляла собой маленького человечка, выпиленного из четвертьдюймовой фанеры. Его руки торчали в стороны, и он был чудно раскрашен, как будто одет в забавный костюм. Условно намалеванное личико человечка было комичным, уголки крошечного рта приподняты в вечной улыбке. Чтобы заставить человечка «спуститься» по «лестнице» вниз, требовалось расположить его так, чтобы он цеплялся ручонками за пару верхних гвоздей, а потом отпустить. Сначала соскальзывала с гвоздя одна его ручка, потом другая, и он скатывался вниз, клики-клик-клик-клик, до самого пола, раскачиваясь из стороны в сторону.
Все время, пока Джефф возился с игрушкой, дядя Джордж вроде как нервничал. Он словно жалел, что принес игрушку вниз. И после того, как опять унес ее наверх, он больше никогда не приносил ее вниз. Но Джефф не забыл об игрушке и через несколько лет, во время поминок по дедушке, когда все были слишком заняты, чтобы обращать на него внимание, прокрался наверх, вытащил игрушку из шкафа дяди Джорджа, и тайком вынес из Дома и унес к себе домой. Часами потом он играл в ней у себя в спальне, спуская болванчика вниз по лестнице и всякий раз дивясь, как же у того не отваливаются ручки. Наконец ему надоело, и Джефф поднял лестницу на несколько футов над полом, прежде чем пустить по ней человечка. Когда болванчик соскользнул с самой нижней «ступеньки», он перекувырнулся в воздухе и приземлился точнехонько на макушку. Довольный Джефф поднял лестницу еще выше, и снова пустил человечка вниз. На этот раз, ударившись о пол, человечек раскололся на три куска. В ярости Джефф сломал лестницу пополам и выбросил вместе с останками человечка в мусорное ведро. Он боялся, что дядя Джордж может хватиться человечка и станет винить его. Но дядя Джордж так и не сказал ни слова. Лишь странно посмотрел Джеффа, когда тот в следующий раз пришел в Дом.
За Домом большой участок земли тянулся до самого ручья. Каждый квадратный дюйм этой земли принадлежал деду Джеффа (а впоследствии — его дяде). Если зайти за амбар, вы попадали на травянистую полосу, которая раньше была фургонной дорогой; дальше по этой полосе вы шли между двумя рядами ветхих сараев, где хранился старый фермерский инвентарь, утративший полезность в связи с неприменением. Вскоре вы попадали в длинную неглубокую низину, которая когда-то была мельничным прудом. Посередине пруд пересекала дамба, а за дамбой можно было пройти по пологому склону в большой яблоневый сад. Уже в те дни деревья никто не подстригал, и идти по саду было все равно, что идти через джунгли. За садом земля резко уходила вниз. Когда-то здесь был берег ручья — в ту пору, когда ручей был гораздо шире. Теперь там, где когда-то текла вода (текла и сегодня, иногда, во время весенних разливов), выросли платаны, ивы и тополя. Пробравшись между платанами, ивами и тополями, вы наконец выходили к ручью. Джефф провел множество летних дней, разгуливая по его неглубоким водам. Иногда он брал с собой самодельную удочку, но рыбу удил редко. Гораздо интереснее было голыми руками ловить раков. Обычно он отрывал ракам клешни, бросал увечных обратно в воду и глядел, как те барахтаются там. Один раз он видел водяную змею. Потом ему говорили, что ему показалось. «Галлюцинация» — так это назвал потом доктор. Но они ошибались. Змею он видел до того, как упал и рассадил колено — а не наоборот.