— Вы прекрасно танцуете, — сказал он, хотя мисс Браун точно знала, что на самом деле он ничего не сказал. Она только что нагнулась за последней официальной формой, подняла глаза и увидела его. Его рот не шевелился, его комичное лицо ничуть не меняло выражения.
Она резко выпрямилась.
— Эта планета необитаема! — ни к селу ни к городу проговорила она.
— В определенном смысле, да, — ответил Шарж. — Зависит от точки зрения.
Она на миг испугалась. Странно — ведь она сначала должна была испугаться, а уж потом сделать свое парадоксальное замечание по поводу планеты. Но она так перепугалась, так смутилась...
— Не нужно стыдиться того, что вы танцевали, — продолжил Шарж. — Вы очень красиво танцуете.
— Но я не танцевала, — сказала она. — Я собирала бумаги.
— Это как посмотреть... Ну, мне пора. Завтра вы потанцуете еще?
— Возможно, мне снова придется собирать бумаги, если вы об этом, — ответила мисс Браун.
— Тогда завтра я опять приду.
Он начал исчезать: сначала абрис его головы, потом руки и квадратный торс и наконец прямоугольные ноги. Словно кто-то стер его резинкой. По крайне мере мисс Браун так казалось.
Она машинально отнесла бумаги на свой стол и села.
— Наверное, я схожу с ума, — громко сказала она. Ее слова прозвучали в тишине неуместно, и ветер немедленно унес их прочь.
На планете просто не могло быть жизни. Мисс Браун лично перепечатывала все отчеты экспедиции; длинные изнурительные отчеты, охватывающие все от геологических слоев возрастом сотни миллионов лет до вездесущих следов последнего отступления ледников. И среди педантичных узоров слов ей не встретилось ни единого предложения, которое хоть как-то намекало бы хоть на какую-то животную жизнь.
Планета была парадоксом. Ее гидрологический цикл соответствовал земному, климат на выбранном для исследования материке приблизительно напоминал климат в Иллинойсе, да и местность была похожая. Здесь должна была быть жизнь...
Но ее не было. Если, конечно, не назвать жизнью шарж на человека, набросаный в воздухе.
Она попробовала снова начать печатать, но все было напрасно. Ее взгляд не мог удержаться на бумаге. Он то и дело отправлялся странствовать по равнине и далеким холмам. Она прислушивалась к ветру. «Вы прекрасно танцуете, — пел ей ветер. — Прекрасно, прекрасно, прекрасно, прекрасно...»
* * *
Она хотела рассказать остальным, но почему-то не могла. Остальные вернулись перед закатом, и она присоединилась к ним в корабельной кают-компании: капитан Фортескью, доктор Лэнгли, мистер Смизерс, мисс Стонтон и мисс Помрой. Мисс Стонтон была брюнеткой и экологом, а мисс Помрой — блондинкой и картографом. Обе вполне могли сойти за трехмерное воплощение богинь любви и обе это знали.
Много говорили о типичном распределении массивов суши и характеристиках горных цепей. Большая часть сказанного проносилась мимо головы мисс Браун, не причиняя вреда. Доктор Лэнгли, экспедиционный геолог, прочел импровизированную лекцию о законе распределения вероятностей применительно к сложившейся ситуации: где-то обязательно должна быть планета, аналогичная Земле, но не сумевшая породить животную жизнь, и совершенно очевидно, что теперь они нашли именно такую планету. После нескольких мартини, все перешли в столовую.
Ей следовало все рассказать капитану. В каком-то смысле это была ее обязанность. Но, глядя на капитана — огромный, плотный и бесчувственный, с лицом как грозный край ледника, — он сидел во главе стола, полностью сосредоточенный на тарелке горохового супа, она не сумела выдавить ни слова. Да и все равно она знала, что он громко, раскатисто рассмеется и отпустит какое-нибудь ехидное замечание по поводу ее мечтательности, неуместной в то время, когда она должна каталогизировать экспедиционные данные.
Она могла бы поделиться с мистером Смизерсом — и почти поделилась. Экспедиционный археолог был довольно молод — примерно ровесник мисс Браун. Он смотрел на нее довольно от-страненно, словно одновременно ее видел и не видел; поначалу это ее немного смущало, пока она не обнаружила, что он смотрит так на всех — даже на мисс Стонтон и мисс Помрой. Его место за столом случайно оказалось рядом с ее местом, и за время длительного перелета между ними даже возникло нечто вроде дружбы; она произрастала лишь из потребностей момента и целиком состояла из таких бытовых мелочей, как «Пожалуйста, передайте соль, мисс Браун. Спасибо», или «Хлеб, пожалуйста, мистер Смизерс. Благодарю вас». Между этим и более близкой дружбой лежала пропасть, но это было все, что она имела.