Незрелые расы еще не могут распознавать тонкие отличия, существующие между симметрией объектов и симметрии разумных существ. Объекты обладают трехмерной симметрией; разумные существа наделены четырехмерной симметрией.
Объекты обладают толщиной, высотой и шириной; разумные существа обладают высотой, толщиной, шириной и характером. Невозможно полностью воспринять симметрию разумного существа в трех измерениях, так же как невозможно воспринять симметрию объекта в двух измерениях.
Вы понимаете меня, мисс Браун?
— Наверно, — ответила она. — И могу логически обосновать.
— Не нужно логически обосновывать... я эксперт в области красоты, ее знаток и ценитель. Я не сказал вам, что вдобавок я создатель красоты. Но я создаю ее субъективно, давая другим способность видеть ее. Концепция красоты — одна из высших ступеней в процессе взросления любой расы, и каждая раса в младенчестве совершает одну и ту же трагическую ошибку: винит результат за неполноту собственного восприятия.
Я создатель красоты и все-таки не могу сделать вас красивой. Но я могу заставить ваших соплеменников разглядеть, что вы и бесчисленные вам подобные прекрасны.
В тени корабля повисла тишина. Даже ветер успокоился и ровно дул с далеких холмов над летней равниной. Мисс Браун тоже притихла. Она стояла очень неподвижно перед смешным наброском в воздухе, стараясь разглядеть что-то в его пустых круглых глазах.
— Жаль, — сказал Шарж. Потом примолк. — Жаль, что между вашей и моей реальностями нет промежуточной реальности. Реальности, в которой вы могли бы увидеть меня таким, каков я есть. Я довольно плохой художник. Если честно — карикатурист.
— Нет! — воскликнула мисс Браун. — Я думаю, что вы прекрасно рисуете.
— Спасибо, — поблагодарил Шарж. — Теперь мне пора.
— Вечером мы улетаем. Вы больше не увидите... как я танцую.
— Знаю. Я буду очень по вам скучать, мисс Браун.
Он начал стирать себя.
— Подождите! Не уходите!
— Надо. Мне нужно исправить дефект — восприятийный ответ целой цивилизации. Это огромная работа, даже для меня. До свидания, мисс Браун.
Глаза он оставил напоследок, а перед тем, как стереть их, нарисовал в углу каждого глаза слезинку.
Перед отлетом подали ужин.
Капитану было непросто сосредоточиться на супе. Всякий раз, как он поднимал ложку, его взгляд устремлялся к мисс Браун.
Мистер Лэнгли был сбит с толку. Он поглядывал то на мисс Помрой, то на мисс Стонтон, то на мисс Браун. Через некоторое время он уже не сводил с мисс Браун глаз.
Мистер Смизерс еще доедал суп, когда подали главное блюдо. В конце концов он отказался от супа и занялся тушеным мясом. Своевременно подали картофельное пюре, и он положил себе скромную порцию. По непонятным причинам подливка запаздывала. Его взгляд прошелся по столу и обнаружил подливку перед тарелкой мисс Браун.
— Пожалуйста, передайте мне подливку, мисс Браун? — сказал он.
Она передала, весьма грациозно.
Она улыбалась.
Она была прекрасна!
Мистер Смизерс едва не уронил подливку. В последний миг он спас положение и подхватил соусник, но спасти себя уже не успел.
— Вы сегодня прелестны, мисс Браун, — сказал он.
Каждое утро по дороге в школу Нэнси проходила мимо угла, и каждое утро ее там ждали дети — жестокие слова, писклявый смех. «Эй, лупоглазая, куда идешь, лупоглазая?»
Этим утром они тоже стояли на углу. Она оцепенело прошла мимо, не глядя на них, внутренне сжавшись, как всегда. Она беспомощно ждала их криков, чувствуя униженно, она ждала их смеха.
Вдруг к ней подбежал маленький мальчик. Его недавно умытое личико сияло, глаза светились теплом и дружелюбием. «Донести твои учебники, Нэнси?»
Мисс Бриггс успела на аэробус, но, как обычно, все места были заняты. Она привыкла стоять и даже привыкла к голово-круэ/сению, которым мучилась каждое утро, летя на работу. Это стало частью ее личного status quo, и она мирилась с этим, как мирилась со своей каморкой, мартовским ветром, и неоспоримым фактом собственной некрасивости. Никто никогда не уступал ей места и вряд ли когда-нибудь уступит в будущем.
«У вас усталый вид, — обратился к ней молодой человек, поднимаясь. — Не хотите присесть?»
Тени, даже если они трехмерны, остаются тенями, и иллюзии физической глубины недостаточно, чтобы обратить мелодраму в драму. Мисс Мерритт отошнело Три-ви. Три-ви надоело ей до смерти.
По пути домой она заглянула в аптеку, чтобы выпить колы и выкурить сигарету. Симпатичный молодой человек в костюме из серого габардина снова был здесь, разглядывал корешки книг в мягких обложках. Она небрежно потягивала колу и делала маленькие затяжки, потом в тысячный раз представила, что молодой человек выбирает одну из не самых аляповатых книг, листает, на мгновение задумывается и наконец наклоняется к ней через стойку, и говорит: «Прошу прощения. Никак не могу понять вот этот кусок. Не поможете?» Обычно книга оказывалась Стейнбеком, или Фолкнером, или Хемингуэем, но чем бы она ни оказывалась, мисс Мерритт всегда удавалось дать блестящий ответ.