Бдительно выискивая первые признаки какого-нибудь подвоха, Билл Хардинг приближался к грузовесочнику, стоящему перед мостиком. За ним, бледнея аристократическим лицом, но решительно глядя льдисто-голубыми глазами, шествовала Глория Грандонуиллз.
Грузовесочник походил на прозрачную простыню, которую кто-то оставил висеть на несуществующей бельевой веревке, после чего кто-то другой изрешетил ее залпом картечи. Он висел примерно в двух футах от земли и непрерывно гудел — «гм-м-м-м, гм-м-м-м, гм-м-м-м». Остановившись в полу яр де от него, Билл Хардинг произнес:
— Мы с этой молодой леди оставили позади много парсеков, преодолевая пространство и время, чтобы нанести визит Смотрителю-Псишеэктомисту. Поэтому не будете ли вы любезны отойти в сторону и не позволите ли нам перейти этот мост?
Грузовесочник тотчас превратился в мать Билла Хардинга.
— Сынок, — произнес он. — Не хочу совать нос в твои дела, но не будет ли разумнее, если ты чуть дольше подумаешь над этим? Если и в самом деле, как, несомненно, кажется, у тебя есть душа, ты, разумеется, должен в итоге избавиться от нее, чтобы сохранить Работу и достичь Большого Успеха. Но не лучше ли будет подольше пожить со своим несчастьем, чтобы разобраться и понять, как жили в старину, когда у каждого была душа и считалось, что она необходима, чтобы прожить свою жизнь достойно и обрести жизнь после Смерти? И еще одно, сынок — эта девица, с которой ты тут разгуливаешь. Мне известно, что это Судьба свела вас, но на твоем месте я бы остерегалась ее. От таких всего можно ждать, сынок, всего!
— Я знала! — воскликнула Глория Грандонуиллз. — Знала! Знала с самого начала!
— Что знала? — осведомился Билл Хардинг.
— Что вы — регрессировавший вследствие Эдипова комплекса психодормитальный подпороговый паранормал! Я знала, я так и знала! — Надменно тряхнув головой, Глория Грандонуиллз на пол-ярда приблизилась к грузовесочнику и сказала: — Ну, уйдешь ты с моей дороги или нет? Думаешь, я приперлась в такую даль к псишеэктомисту только для того, чтобы в самую последнюю минуту мне загородила дорогу какая-то паршивая дряхлая простыня, побитая молью?
И тотчас грузовесочник из матери Билла Хардинга превратился в высокую худощавую женщину с бородавкой на самом кончике носа. Она была одета в форму медсестры, лиловую с горизонтальными полосками коричного цвета, а на голове у нее возвышалось нечто вроде шлема с надписью «МАТЬ МАККЭИ: инструктор по сексу».
— О, Глория, Глория, — воскликнула она. — Ты всегда была своенравной девочкой! Меня очень огорчает, что после всего того, чему я научила тебя, я вижу, как ты разгуливаешь с регрессировавшим на почве Эдипова комплекса психодормитальным паранормальным представителем мужского пола, которого ты впервые увидела полчаса назад и по сути совсем не знаешь. Но, полагаю, твой случай неотложный, и, следовательно, в подобных обстоятельствах девушка может обойтись без обычных мер предосторожности. Поэтому неохотно скажу: ступай, дитя мое, но будь начеку каждую секунду и бдительно охраняй свою девственность!
Грузовесочник снова превратился в дырявую простыню и, колыхаясь, сдвинулся в сторону. С лицом, пылающим, как огневые леса на Болоте-IX, Глория Грандонуиллз протопала по мостику. Билл Хардинг последовал за ней.
О полях, по которым в тот вечер шли Билл Хардинг с Глорией Грандонуиллз, можно написать поэму, как и о деревьях, под чьей сенью они шли, и о грузовесочниках, возделывавших круглогодично плодоносящие помидоры, старые добрые виноградники и неизменную кукурузу. Фактически, Билл Хардинг сочинил поэму, или, скорее, набросал ее в уме, чтобы когда-нибудь потом записать ее для потомков: