Наклонившись вперед, псишеэктомист изучил лицевую часть псишеэктомического аппарата. Вскоре он обнаружил искомое — почти незаметную, но выступающую на четверть дюйма глухую гайку. Он ловко раскрыл разводной ключ до нужной ширины, захватил гайку и повернул на пол-оборота против часовой стрелки. Как только он это сделал, сеточка Шлотца-Фебли и псише-сакционные трубки жадно присосались к нервным окончаниям Билла Хардинга и Глории Грандонуиллз.
В ушах Билла Хардинга резко зазвенело. Он услышал, как тяжело вздохнула Глория Грандонуиллз. Он увидел, что псише-эктомический аппарат светится ярко-красным.
Смотритель подождал пять секунд, затем опять повернул гайку на четверть круга против часовой стрелки, возвращая ее в исходное положение. Ярко-красный свет полностью погас, а сеточка Шлотца-Фебли и псишесакционные трубки отсоединились от пациентов и втянулись в операционные столы.
Псишеэктомист повернулся лицом к Флоренс Найтингейл. Она ловко вынула разводной ключ из его руки и стянула со Смотрителя резиновые перчатки.
— Превосходная работа, доктор, — сказала она. — Действительно превосходная.
— Благодарю, Флоренс.
Флоренс Найтингейл ушла, а Смотритель осмотрел пациентов:
— Ну-с, как вы себя чувствуете? — осведомился он.
— Так же, как и прежде, — ответил Билл Хардинг, садясь.
— Я тоже, — сказала Глория Грандонуиллз и тоже села.
Внезапно их глаза встретились. Надолго. Билл Хардинг ощутил, что тает. Он еще ни разу не видел у женщины такого выражения лица, какое было у Глории Грандонуиллз. Он увидел в ее глазах страсть и желание. Любовь. Обожание. Сострадание. Униженность. Он не сознавал, что те же чувства читаются и в его взгляде. Он знал одно: она самая прекрасная, самая желанная, самая благородная из всех женщин, каких он встречал на жизненном пути. Он бы с радостью отдал за нее жизнь. Он сделал бы ради нее все, что угодно!
— Я с радостью умер бы за тебя, — произнес он. — Я сделал бы для тебя все что угодно!
— Я с радостью умерла бы за тебя, — робко промолвила она.
Внезапно она ахнула, словно что-то вдруг вспомнила, и выражение лица, которое он видел у женщины впервые, сменилось острым раскаянием.
— О нет! — вскричала она. — Как я могла так унизиться в его глазах! Как я могла!
И, к изумлению Билла Хардинга, она спрыгнула со стола, собрала одежду и выбежала из палаты.
Он похватал свою одежду и уже собрался бежать за ней, когда Смотритель цепко схватил его за руку.
— Нет, Билл Хардинг — еще нет. Сначала тебе надо кое-что узнать.
— Я знаю, что она любит меня, а я — ее, и это все, что мне нужно знать! — выкрикнул Билл Хардинг. Потом вдруг он ахнул: — Да это потому, что ты вынул у нас души, верно? Должно быть, они представляли своего рода психический блок, который мешал нам видеть друг друга в истинном свете. Пустите руку — я иду за ней!
— Успокойся, — сказал Смотритель. — И оденься. Догонишь ее потом — она не уйдет очень уж далеко. А мы пока не спеша прогуляемся по Мемориальной библиотеке Смотрителя, и я ознакомлю тебя с кое-какими фактами жизни в том понимании, к какому пришел со временем я, Смотритель-Псишеэктомист, позднее Поэт.
— Ладно... хорошо... — согласился Билл Хардинг.
Некоторое время после ухода из псишеэктомической палаты Смотритель молчал. А потом произнес:
— В известной степени обладать душой не так уж плохо, — сказал он. — По крайней мере с точки зрения нравственности душа в основном удерживает человека на правильном пути, хотя она же удерживает его от продвижения в Мире. Однако в этом и есть существенный недостаток помимо того, что душа мешает успешно мыслить, ведь она внушает человеку, что тот должен и чего не должен делать только ради своего блага — а не ради блага чужого. Она не заставляет его любить других и не заставляет его меньше любить себя. Скорее напротив, она заставляет его больше любить себя. И если человек с самого начала склонен много думать о себе, он думает о себе еще больше. Нет, псишеэк-томист не может корить себя за то, что удаляет злокачественную опухоль, которая так влияет на людей, — я и не корю. Меня беспокоит другое — должное истинное применение науки псишеэк-томии я понял чересчур поздно. Сообрази я это вовремя, я мог бы преображать пациентов, превращая лицемеров в истинных гуманистов, даруя им возможность любить не только себя. Всякий раз, выполняя свои профессиональные обязанности, я мог бы применять «псевдотомию». Что ж, по крайней мере, — печально подвел итог Смотритель, — я заработал уйму денег.