Стены моей тюремной камеры — ткань времени. Дверь — шахматная доска из ночей и дней. Напротив двери небольшое оконце выходит в Завтра, но оно чересчур высоко, чтобы я мог смотреть в него. Всей мебели — единственный стул и небольшой столик. На столе — стопка бумаги, рядом из давно засохшей чернильницы торчит перо...
Пахнет кофе. Будет яичница в западном стиле и тост с беконом. Он отбрасывает ногами простыню, быстро спускает ноги на пол, нашаривает тапочки, в которых выходил из дома прошлой ночью. Сунув ноги в мягкий войлок, он шлепает в ванную, где с облегчением опорожняет разбухший мочевой пузырь и моет лицо и руки. Зачесывает назад прядки темных волос, во сне сползшие на куполообразный лоб, и проверяет, не нужно ли побриться. Не срочно, однако в скором времени; следует таюке привести в порядок крошечные усики. Хотя они — всего лишь дань манерности: они придают ему надлежащее сходство с ученым.
В рыже-коричневом халате он спускается по застланным ковром ступеням, проходит через просторную гостиную, она же столовая, и входит на кухню, где пахнет кофе. Его апельсиновый сок сияет в небольшом покрытом изморозью стакане на пластиковом столе-стойке; он осушает его в три аккуратных глотка. За его спиной Нора говорит:
— Сразу после мессы зайдут мама с папой.
Лоури не отвечает. Нора, сходившая на пятичасовую субботнюю мессу, сует в автоматический тостер два ломтика хлеба. Завтрак накрыт для двоих; она выкладывает на тарелки яичницу с беконом и разливает кофе. В свои тридцать восемь она вовсе не такая неказистая, какой ее делают всклокоченные волосы и бесформенный халат. Ее движения выдают природную гибкость, приятную полноту бедер и ляжек. Волосы, которые она забрала назад, после того как она вымоет и уберет тарелки, будет расчесаны и лягут на плечи темными неподвижными волнами, этот водопад прядей, расступаясь, откроет узкое, но приятное лицо; глаза под карнизами выщипанных темных бровей синие, как дикие цветы.
— Сделав ее женой, я выбрал не самое худшее. Да, она чуть менее чувственна, чуть менее прагматична, нежели остальные из ее племени; зато она надежна и долговечна, причем куда больше, чем ее генетические сверстницы. Представительницы женского пола моей родной хроностраны изнашиваются еще до своих тридцати. В этом нет ничего страшного — тогда. Но здесь, в прошлом, соmmе il faut[40]— это долго жить с вазой, после того как цветы завянут и погибнут; поэтому вазе неплохо быть крепкой.
Надо включить это глубокое наблюдение в текст романа, который я никогда не напишу...
Картина 2. Дом выходит окнами на восток. На заднем дворе в исчезающей тени на траве бриллиантами поблескивают капли росы. Стоя во дворике-патио под брезентовым навесом, одетый в шорты для прогулки, с десятифунтовой сумкой с брикетами в руках, Лоури озирает свои владения. Неподалеку от патио возвышается клен Шведлера. Справа от Лоури вспомогательная дверь — черного хода — обеспечивает доступ в примыкающий к дому гараж, приют его «Бонневилля». Между Шведлером и патио стоит кирпичный очаг, который он соорудил прошлым летом своими руками. Он примечательно похож на тот очаг для барбекю, который соорудил своими руками на соседнем заднем дворе его сосед Голодный Джек (прозвище дал ему Лоури).
Лоури не может возжечь священное пламя так рано, но он может высыпать — и высыпает — туда священные брикеты. Несколько лет назад в конце знойного лета, потакая непонятному мазохистскому капризу, он велел своим ученикам (Лоури преподает английский) написать сочинение под названием «Как мой отец проводит воскресенья». Его мазохизм ублажили с лихвой: 90% отцов носили тот же ярлык «жрец», что и он, и проводили такие же угольные ритуалы.
Косить лужайку не требовалось — он косил вчера. Но трава вокруг ствола Шведлера и на границах патио избежала вращающегося лезвия, клочковатая и неприятная для глаза. Он послушно берет в гараже ножницы для подрезки и приступает к работе.
Рядом его сосед Голодный Джек запускает свою красную газонокосилку; воскресная тишина (между прочим, неестественная) испаряется. Джек управляет косилкой так, словно это бульдозер, грузно возвышаясь на маленьком игрушечном сиденье. Один из его семерых сыновей выходит из дома, протирая глаза. Он принимается бегать за маленьким красным бульдозером.
— Пап! Можно, я покошу? Можно?
— Нет! — ревет Джек, перекрывая рев косилки. — Ступай обратно в дом и доешь овсянку!