Рядом спокойно спит Глория Уиш. А над ним пульсируют звезды.
Он отпускает свой взгляд в странствие по телу женщины, которая очень скоро сделает его своей «Л», и тут же остатки его сна испаряются. Что за мазохистские причуды подсознания, думает он, породили его?
Глаза Глории Уиш уже открылись, она улыбается ему в свете звезд. Внезапно он вспоминает про кита и решает — надо рассказать ей, что тот до конца мертв. Главный держатель акций ОКК и одна из «Семи Сестер», она в ответе за потенциальную опасность, какую представляет его второй ганглий. Более того, между ними не должно быть никаких секретов, раз скоро они станут одним целым.
Но он ничего не говорит ей об этом, пока лежит рядом с ней в свете звезд, не говорит и потом, когда они лениво сидят перед голографическим экраном и болтают. Он скажет ей завтра. Да, завтра. Но вначале ему надо убедиться, что у кита действительно есть второй ганглий.
А еще лучше сказать об этом начальнику смены. Убедившись, что сознание не обманывает его.
На другое утро во чреве кита он спускается по мидель—трапу на нижнюю палубу, точь—в—точь так, как делает это каждый рабочий день. Он устал, но не больше обычного. Единственное в его облике, что выдает в нем и утомление, и сдерживаемое волнение, — чуть более насыщенный цвет шрама от 2-омикрон-vіі на правой щеке.
Он осторожно вошел в механическую мастерскую, хотя никакой осторожности не требовалось. Камера, заключавшая в себе второй ганглий, должна быть хорошо отгорожена стеной от остального пространства внутри кита, в противном случае и он, и остальные реконструкторы умерли бы давным—давно.
Он закрывает за собой дверь. «Прислушивается». И ничего не «слышит». Тогда он сосредоточивает все свое внимание на первом послании кита, стараясь увидеть его мысленным взором:
Никакого ответа долго—долго нет. И вдруг:
Он снова сосредоточивается: «Где?»
На сей раз ответа нет.
Он не удивлен. Разве может единственное слово, переданное без визуального аналога, хоть что—нибудь значить для космического кита? Так что он до поры отвергает слова и сосредоточивает внимание на ближайшем трюме, на ближайшем отсеке и наконец на камере движущей ткани, воображая в каждом из них ((*)). Затем он полностью освобождает сознание и начинает ждать.
Он чувствует тень. Бледную и холодную, как смерть, исчезнувшую через доли секунды после того, как он начал осознавать ее. Он может без труда истолковать это. Это страх. Отчаяние толкнуло кита к тому, чтобы выдать наличие второго ганглия, но отчаяния недостаточно, чтобы преодолеть недоверие к человеку.
Нужна хитрость. Старфайндер каким—то образом должен обмануть кита, заставить его показать, где второй ((*)).
Поэтому он мысленно воображает кита — таким же образом, как прошлой ночью, когда лежал в постели, ожидая появления Глории Уиш; воображает его полностью реконструированным, за исключением движущей ткани, и себя полноправным капитаном на нем. «Ну, ныряй, — мысленно произнес он, закрепляя эти слова в сознании кита. — Ныряй, кит, черт тебя дери!» В его, Старфайндера, сознании кит ныряет, унося его, своего единственного пассажира, в прошлое. «Поднимайся на поверхность, кит! — командует он. — Возвращайся туда, где мы были». Кит послушно выныривает в настоящем.
Затем Старфайндер представляет, что кит — это грузовое судно, которым тот может стать в недалеком будущем. Он рисует себе, как трюмы кита до краев заполняет разнообразное сырье, а еще — угрюмого, злого капитана на мостике, насупленного мужчину, меряющего шагами его верхнюю палубу, тучного штурмана, размышляющего над картой в своей рубке, мрачного кока, готовящего на камбузе, и неопрятный экипаж, размещенный как попало в чреве кита. Наконец, желая удостовериться, что кит получил его послание и понимает, что из двух вариантов первый куда предпочтительней, Старфайндер, по—прежнему мысленно, изображает камеру движущей ткани так, как она будет выглядеть после установки и подключения двигателя Эйнштейна—Розена. Конкретное свидетельство того, что человек полностью подчинит себе кита и тот будет мертв.