— Хочу выпить за твою преданность, Мэттью Норт! — сказала она. — Пусть вечно она парит над Домом Христопулоса, точно огромная и сверкающая звезда!
Они чокнулись, выпили... Вино зажгло в Норте холодный огонь. Сверкающие языки пламени, вытягиваясь, лизали его мысли. «Не этим ли вином знаменит Дом Христопулоса? — подумал он. — Вино, на котором Ник Грек, как считалось, сколотил свое состояние?» Мэттью так не думал. Подобное вино было слишком дорогим, чтобы сбывать его на массовом рынке. И кроме того, поговаривали, будто истинный источник богатства Христопулоса — синтетический джин, который Антония Анзалоне производила в своей ванне до того, как Ник Грек взял ее в жены, и который славные горожане Земли и Семи сатрапий с тех пор невоздержанно потребляли.
Гера заново наполнила бокалы и снова хлопнула в ладоши — на этот раз дважды. И тотчас же Коринна и другая механическая служанка, по имени Сафо, понесли всевозможные яства.
Количество и качество пищи лишили Мэттью дара речи. На закуски подали марсианских куропаток, деликатес, который Мэттью никогда еще не пробовал. С каждым блюдом подавали другое вино — ничего из них Мэттью прежде не пробовал, и каждое было крепче предыдущего. От опьянения его спасало только качество потребляемой им еды. А под конец и это не спасало его, ибо еда оказалась попросту основой для приносимого вина. На столе появлялось красное вино, голубое, янтарное и даже красное с зеленоватым оттенком; об этом последнем Гера сказала, что его делают на виноградниках самого южного континента Сириуса-XVIII, а созревало оно в глубоком космосе. Есть ли еще вино, подумалось Мэттью, вино, которое она ему не предложила — вино с Бимини, тоже выдержанное в глубоком космосе?
Однако он не мог вспомнить, видел ли виноградники на Бимини во время своих полетов по орбите или во время вынужденных прогулок, на которые он отправлялся, пока андроидный персонал загружал его капсулу. На Бимини он видел в основном деревья и еще деревья. На самом деле Бимини — это деревья. Были деревья. Огромные джунгли в небе.
Конечно, плюс-минус несколько озер и рек — и недавно взбунтовавшееся море с соленой водой.
Челн их беседы заплывал то в один порт, то в другой; Г ера искусно вела его, а Мэттью время от времени, когда считал, что это необходимо, издавал вежливые звуки согласия. Вскоре разговор достиг предмета греческой религиозной мифологии. Гера долго распространялась об эвгемерической теории происхождения богов.
— Так выходит, вы не считаете, что они и вправду были богами? — наконец осведомился Мэттью.
Она отпила маленький глоток вина и поставила бокал.
— Напротив, я уверена, что они были истинными богами. Сам факт, что они некогда были смертными, не означает, что они не могли обрести бессмертие. Смертность — необходимая прелюдия к бессмертию, как бессмертие — необходимая прелюдия к сверхапофеозу, который согласно законам логики должен последовать. Однако если отвлечься от всего этого, окажется, что истинное доказательство бессмертия греческих богов веками пристально смотрело в лицо ученым. А они были слишком близоруки, чтобы узреть ее.
— Я... Я... полагаю, я тоже слишком близорук, — произнес Мэттью.
Она рассмеялась. Смех был достаточно искренний, но по ка-кой-то причине он углубил морщинки в уголках ее глаз, а не разгладил их.
— Они жили рядом со смертными и общались с ними, хотя могли преспокойно жить сами по себе, не якшаясь с низшими существами, — пояснила она. — Бессмертие, видишь ли, относительно. Живя исключительно в кругу других бессмертных и избегая смертных, они не смогли бы оценить свое превосходство. Проживая рядом с существами ниже их по положению и имея с ними дело, они могли оценить это. Вот такую простую истину проглядели ученые — так же как они проглядели огромное количество иных простых истин. Ученые вообще глупы — почти так же глупы, как философы.
Она повернулась к лестнице.
— Ступай-ка наружу, старик, — сказала она, — и начни убирать со стола.
Из-за лестницы приплелся андроид с головой как чурбан. Его огромное лицо было невероятно безобразным. Косматая седая борода, сбегая по щекам, подбородку и верхней губе, превращалась в колтун. Только глаза спасали эту печальную картину от полной катастрофы — ясные, карие, доброжелательные.
Вышитые буквы на его тунике гласили: «Сократ».
Он начал собирать блюда и тарелки; составив их стопкой, как официант, он по полу из пентелийского мрамора понес их к дверному проему справа от лестницы. Его толстые босые ноги шлепали по плитам пола. Двигался он медленно и неуклюже. Что-то нелепое чувствовалось во всем этом. Что-то внушающее жалость.