Вот ведь умник! Где не нужно, быстро соображает. Кто тебя за язык-то тянул? Молчал бы, дурачком прикинулся – может, и по-иному бы всё вышло.
– Вот я и говорю – нельзя вас отпускать! – воевода, казалось, Севкиным ответом доволен остался. – Чересчур смышлёны, а язык за зубами держать ещё не выучились. Такая вот незадача! А угадал ты, рыжий, правильно. Чары эти ещё с ведома прежнего князя к венцу пристроены были. Стал Глеб Доброхотович к старости на память жаловаться. Особенно переживал князь свои оплошности на приёмах посольских. То в имени посла ошибётся, то слово иноземное запамятует, а то и вовсе друзей с врагами перепутает. Правда, ошибки эти он не столько по старости и дряхлости ума допускал, а больше от пития неумеренного. Но срамиться перед державами чужедальними не желал, а потому повелел слугам своим (а именно – мне) устройство сие хитрое наладить. А потом уже при князе Владимире я венец тот усовершенствовал. Молод, горяч наш князюшка. Не всегда понимает, что для государства выгодно. А я ему ненавязчиво так подсказываю. И всего отраднее то, что не может он от советов моих отмахнуться, ибо за свои собственные мысли их принимает. Оттого-то у нас с князем завсегда мир и согласие.
Я слушал понемногу развеселившегося воеводу и, не в пример ему, всё сильнее пугался. С чего это он так разговорился? Столь важный и несомненно умный человек не станет откровенничать по внезапной прихоти, цели определённой не имея. Какой же смысл в его откровениях? Только один, меня лично никак не устраивающий.
Ярополк Судиславич будто бы мысли мои прочёл и за меня их продолжил:
– Я это для того рассказываю, чтобы поняли вы, какой тайны великой коснулись, в какую игру опасную сунулись. Потому как теперь у вас только два пути осталось. Первый – тихо, незаметно, без мучений излишних с жизнью расстаться. А второй – служить мне отныне верой и правдой. И за страх, и за совесть. Всё одно, мне человек нужен был, умеющий кристалл обслуживать. В прежнем, – лицо воеводы дёрнулось, словно он кислую ягоду-лимон раскусил, – я разочаровался. Его пару раз в городе вместе с профессором Синицей вилели. А тот уже много лет боярину Осинскому сапоги языком вылизывает. Такие вот дела, ребятушки. Выбирайте!
– Да мы что ж… мы это… согласны, – запинаясь, промямлил Севка.
Ярополк Судиславич с притворным сочувствием головою покачал:
– Нет, нет, друзья мои, не торопитесь решение принимать! Вы сначала вот о чём подумайте. Если откажетесь от моего предложения, ждёт вас смерть лёгкая, мгновенная. Но уж коли присягнёте на верность мне и клятву свою нарушите – умирать будете долго и мучительно. Не потому что я жестокий такой, а дабы других от мыслей пагубных отвратить и разброд в умах пресечь. Раз мне служишь – об ином и думать забудь! Ни отца с матерью, ни суженой-венчанной, ни друзей закадычных отныне нет для тебя. Ясно теперь?
Мы молчали, не находя ни сил, ни слов для ответа. В животе моём снова холод тоскливый образовался, ноги подкоситься норовили, а зубы в любое мгновение готовы были в ознобе застучать. Такой ужас вызывали спокойные и даже участливые слова воеводы. Какое там ответить, как бы без чувств на пол не бухнуться! А Ярополку Судиславичу, похоже, ответ наш и не нужен был. Он просто свои условия ставил и, судя по всему, после повторять их не собирался.
– Понимаю, – продолжал он, – выбор не из лёгких. Потому и не тороплю. Отдохните пока, подумайте. А лучше всего – поспите. Чай, всю ночь на ногах провели? Потом работу свою доделайте. А завтра к вечеру о решении своём мне скажете. Вот только, – взгляд воеводы внезапно посуровел, – сторож у каждого из вас теперь отдельный будет. Молодой, сильный и не ленивый. А ночевать будете в разных чуланах и под замком, чтобы никто вашим размышлениям не помешал. В таком деле каждый своей головой думать должен.
На том беседа и окончилась, если можно её беседой назвать. Ибо говорил всё больше воевода, а мы лишь стояли, слушали и дрожь в коленках унять пытались. Из перехода подоспели два дюжих охранника и провели нас в подвалы, где и заперли порозно. На сей раз одежда слуг воеводских мне забавной уже не казалась. Меня, вообще, странное безразличие охватило, как будто знал я, что сплю и сон кошмарный вижу. А утром мир снова светлым и прекрасным окажется, и никто не станет мне страшные слова говорить голосом тихим и ласковым.
Но наутро ничего не изменилось. Те же добры молодцы, (а может, и другие – все они здесь на одно лицо), отвели нас с Севкой обратно в палату, где стол стоял с княжескими забавами воинскими. И приказали работу продолжить. Я в неё тут же с головой и погрузился, чтобы хоть как-то от дум мрачных отвлечься. Тем паче, говорить о вещах посторонних нам с напарником запрещалось настрого. Успели мы лишь парой слов, несвязных и обрывочных, переброситься:
– Ты как?
– Не знаю, думаю. А ты что решил?
– А что тут решать?!
Севка ещё что-то сказать собирался, но подзатыльник от охранника получил и умолк. Я же от своей затрещины увернулся. Дальше мы только о княжеских игрушках говорили. Но воеводовы слуги весь день по пятам за нами ходили, за каждым движением нашим следили, а воду живую сами разбрызгивали, куда мы с напарником покажем.
Удивительно, но при таких-то неудобствах дело у нас вдруг быстро продвигаться стало, и я ещё до ужина верное решение отыскал. Видимо, знание тайн государственных что-то перевернуло в моей голове, и решил я из игрушечного войска лукоморского фигурку князя убрать, а всё руководство боем воеводе поручить. И лукоморцы тут же долгожданную победу одержали. Продолжая следовать туманным догадкам своим, я уложил в сундучок теперь уже воеводу, а князя на поле боя возвратил. Новую битву опять выиграли княжеские войска. Тогда я в бой обоих вождей сразу двинул и в итоге был нещадно бит гоблином-Севкой.
Не успели мы заново расставить войска, как в палату ненадолго сам воевода зашёл об успехах наших справиться. Я подробно и без утайки ему о своих открытиях поведал. Ярополк Судиславич выслушал меня внимательно и, даже когда я всё ему рассказал, ещё долго рта не раскрывал. Потом посмотрел на нас с Севкой, вздохнул и проговорил с искренним, как мне показалось, сожалением:
– Нет, ребята, вы сами не ведаете, что творите!
После чего развернулся резко и вышел, так никаких распоряжений и не отдав. А раз такое дело, добры молодцы, не мудрствуя, быстренько развели нас по подвалам и сами почивать отправились.
Глава девятая,
В подвале, как и полагается, было темно, холодно и сыро. Набитый перепревшим сеном тюфяк кололся пребольно и вонь издавал нестерпимую. Оно и понятно, в подвалах обыкновенно пленников и нарушителей порядка содержат. Кто ж об их удобствах волноваться станет?
Значит, и я теперь пленник. А завтра и того хуже – стану либо воеводским рабом безропотным, либо вовсе покойником. Мокошь, мать милосердная! Как же это всё со мной приключилося?! Хотел от одной беды спастись, да только в другую ещё гуще увяз. Вот уж, действительно, из огня да в полымя.
На Севку я не обижался. Что ж поделать, если любопытство в нём сильней страха?! Не убивать же его за это?!
Представьте себе, очень может так случиться, что и убьют. И меня заодно. А ведь и выхода-то никакого нет! Идти в кабалу вечную к Яроплку Судиславичу ни рассудок, ни сердце не велит. Очень уж нечистую, да и жестокую игру ведёт воевода Садок! И слуги верные ему ничуть не дороже, чем фигурки на игрушечном поле боя, которое мы с Севкой починить подряжались. Нет, к его берегу прибиваться нельзя. Но и отказаться – верная погибель. Эх, Сварог-вседержитель! Вознеси меня в чертоги свои небесные прямо сейчас! Нету никакой моей моченьки страхом и сомненьями мучаться!
– Емеля, ты где? Отзовись! – послышался вдруг из-за двери нерешительный, тихий, но даже и при том радостной весенней капелью звенящий девичий голос. Такой знакомый, желанный, но совершенно не возможный здесь, в темнице, где нет места ничему кроме одиночества и отчаянья.