– Согласен, быть по сему! – с притворной решимостью крикнул я и рукой махнул, будто бы шапку оземь бросаю.
Сторожа поневоле руки мои отпустили, позволяя мне досаду таким образом излить. Совестно им, видать, стало, что человека принудили.
А мне только того и надобно! Ужом меж ними прошмыгнув, я в сторону холма кинулся. Там лешаков меньше всего было. И никто из них помешать мне не успел. Одного подростка я с ног сбил, кучка малышей сама разбежалась. Путь вокруг холма свободен. Лишь бы ноги не подвели, да воздуху для дыхания хватило!
Ох, как я припустил! Как стрела, или скорее, как молния, потому что дорога моя между деревьями петляла и изгибалась постоянно. Я думал, что утром бежал очень быстро. Может быть, так оно и было. Но сейчас я летел стремительно, словно внезапный порыв ветра. И так же быстро угас. Ну, не может человек, не спавши, не евши, целый день носиться, как ошпаренный! Холм я обогнул и ещё полверсты одолел. Но затем нога моя за предательский корень зацепилась, и я прямо личиком белым в мягкий, влажный мох зарылся. А тем временем ко мне со всех сторон озлобившиеся лешаки подбирались.
Мокошь – мать пресветлая! Что ж у меня за день сегодня такой?! Всё-то я куда-то бегу, все-то меня изловить пытаются. А с этими косноязыкими я уж во второй раз в догонялки играю. Как бы не в последний! Эх, никогда я до кулачного боя охотником не был, но нынче, видать, без того не отвертишься. Я с земли поднялся, рукава у рубахи засучил и крикнул, надеюсь, что грозно:
– А ну, подходи, у кого голова крепкая!
Не то чтобы я и впрямь запугать их рассчитывал, скорее, себе хотел смелости добавить. И ведь, что удивительно – остановились лешаки. Сперва растерянно, а после и вовсе с ужасом в мою сторону поглядели, да как вдруг бросятся врассыпную, вопя ещё громче обыкновенного.
Чем же это я их так напугал? Догнать, да спросить? Нет уж, увольте. Сил на то у меня уже не осталось. Сердце стучит так, что крики лешачьи заглушает. То они там кричат то? Поди пойми их, словоедов! Только и разобрал два слова: "хозяин лесной". Вот те на! Это я что ли? Получается так, больше ведь вокруг нет никого. Или всё-таки есть?
Я оглянулся и сам от испуга на землю сел. В пяти шагах от меня огромный, вдвое больше обычного, медведь стоял. Страшный, лохматый. Точь-в-точь, как в тех страшилках, что у нас дома в ночь на Корочун рассказывать любили. Стоял и глазищами своими чёрными нехорошо этак на меня посматривал.
Матушка моя! Для того ль ты меня на белый свет родила, чтоб с диким зверем силой мериться?! Бежать надо, опять бежать, ещё шибче прежнего. Ан не могу. Руки-ноги от потрясения у меня поотнялись, голос пропал и мысли все разбежалися. Только одна, самая невесёлая осталась: "Эх, пропадай моя буйна головушка! Примите, не обидьте Емельку предки в Вырии светлом!" Я весь в комочек сжался, в мох поглубже зарылся и оттуда на зверя лютого с робкой надеждой смотрел. Может, не станет медведь меня драть, побрезгует?
А с ним и вправду что-то неладное творилось. Затрясся бурый, зарычал обиженно и набок завалился. Что за чудеса? Али боги надо мной сжалились и медведя хворью внезапной поразили? Э, нет, тут не в болезни дело, тут волховством попахивает. Гляжу, а зверь и не бурый уже. Вся шерсть с него исчезла куда-то, лапы удлинились, а голова, наоборот, уменьшилась.
И тут на меня озарение снизошло. Хорс – владыка ночной! Да он же оборачивается! На моих глазах медведь в человека превращается. Много я рассказов про то удивительных слышал, а воочию наблюдать впервой довелось. И не приведи Дажьбог ещё раз увидеть! Самому оборотню мучение, а и смотреть на него – радости мало. Так и лежали мы друг подле дружки – зверочеловек беспомощный, в судорогах бьющийся, и я, от испуга окаменевший.
А потом, не знаю уж, как такое и случилось, а только свет в глазах моих померк вдруг. Стыдно признаться, но уж что было, то было. Обморок со мной случился, словно с барышней какой кисейной. Может, от голода это, или оттого, что воздуха не хватило. Но сознание я на мгновение потерял.
А из беспамятства меня голос знакомый вывел:
– Тю! Емеля, бис тобе у лопатку! Как же тебя сюда занесло? Вставай, хлопче, застудишься! Да открой глаза-то, не бойся – не съем!
Глаза я, понятное дело, открыл, но поверить им спервоначала не решился, как до того и ушам своим. Но видение не рассыпалось, даже когда я дав раза себя ущипнул. Тарас Будилихо, мой старогородский знакомец! Вот так встреча!
– Да как же ты… да я же… – попытался я радость и изумление своё выразить, но так ничего внятного сказать и не смог. Лишь на шее у него повис и разрыдался, будто дитя малое.
Срам, конечно, что и говорить. А ещё стыднее, что обниматься к мужику голому полез. Одежды-то ведь на Тарасе, только что из медведя оборотившемся, никакой не было. Но меня в ту пору приличия не заботили. Я ж совсем было к лютой смерти изготовился, а теперь – словно родился заново. Да и Будилихо ни о чём таком не задумывался, лишь растерянно по спине меня похлопывал, да приговаривал:
– Да будет тебе, хлопче, будет! Пойдём, у меня тут неподалёку избушка есть, там мне всё и расскажешь.
– А эти… лешаки нас не тронут? – сквозь слёзы спросил я.
– Лешаки? Нет, куда там! Они меня пуще гнева Перуньего страшатся. – Тарас довольно рассмеялся. – Я же каждый год в лесу ихнем так буяню. Они теперь до утра носа из землянок своих не покажут.
Слова богатыря меня малость успокоили, и я дорогой все свои злоключения ему пересказал. И про воеводу, и про тайну его, и про питомник, где василисков разводят. Только о Дине не словом не обмолвился. Моя это боль, нечего её на чужие плечи перекладывать!
Тарас меня слушал внимательно. Охал, изумлялся, переспрашивал. Но поступков моих никак не оценивал, лишь мрачнел всё больше. Да и воеводу осуждать не спешил. Впрочем, я того и не очень желал. Мне просто душу излить было нужно. Слишком уж много всего со мной за эти дни приключилось, и не мог я больше переживания те в себе носить. А уж лучшего слушателя, чем Будилихо, во всём Лукоморье вряд ли сыщешь.
Так за разговором мы две версты отшагали и к избушке неприметной пришли. Войдя в дом, Тарас первым делом оделся, потом ужин немудрёный приготовил, сам поел и меня накормил. А тут уже и темнеть начало. Вот он меня на свою лежанку спать и отправил:
– Отдыхай, бедолага! – как-то совсем по-отечески сказал он мне. – Умаялся, поди, за день. А утром решим, что с тобой дальше делать.
Я спорить не стал, растянулся на мягкой перине и тут же задремал, даже не подумав о том, что самому Тарасу не слаще моего эти дни приходилось. А может, и хуже гораздо. Не был я никогда оборотнем, не знаю.
Глава двенадцатая,
Спал я беспокойно. Отвратительно, надо признать спал. Таких ярких, подробных и продолжительных кошмаров мне уже давненько видеть не приходилось. Не удивительно, что сон свой я целиком почти запомнил.
Первым делом очутился я в сытном ряду на слободском торжище и возле лавки со сладостями нос к носу с воеводою столкнулся. Увидев меня, Ярополк Судиславич вдруг затрясся и на глазах у всего честного народа принялся василиском оборачиваться. Не дожидаясь, пока у него змеиный хвост, чешуя и клюв отрастут, я со всех ног прочь кинулся. Но куда бы я ни сворачивал, во след мне холодный, замогильный голос воеводы летел:
– Стой, Емеля! Обернись и в глаза мои посмотри!
Я знал, что слушаться его нельзя, но какая-то сила упорно мою голову назад поворачивала. В последнюю секунду успевая отвести глаза от убийственного взгляда василискова, я продолжал петлять между лавками. А за спиной у меня тяжёлые шаги чудовища грохотали.