И совершенно непохожа на все другие Преображенская церковь в селе Красном, построенная в 1790 году. Воспринимается она вначале даже не как культовое сооружение, а просто как прекрасное произведение архитектуры. Церковь вся устремлена вверх. Многочисленные тонкие тяги на стенах, стрельчатые окна и двери усиливают ощущение высоты, легкости и изящества.
Создал это празднично-нарядное здание архитектор Ю. М. Фельтен, несколько раньше построивший знаменитую церковь при Чесменском дворце в Петербурге. Фельтен был главным помощником В. В. Растрелли при постройке Зимнего дворца. Он автор Старого Эрмитажа, ограды Летнего сада, Тронного зала в Большом Петергофском дворце и многих других сооружений.
Между церквами в селе Красном и в Чесменском дворце — поразительное сходство. Однако зодчий не просто повторил свой прежний шедевр, а создал новое оригинальное произведение. Цоколь, узорные детали фасада, обрамление портала, окна типа «готическая роза», наличники дверей и окон — из белого старицкого камня. Здание поэтому выглядит теплее, изысканнее петербургской церкви, детали для которой были изготовлены из металла и гипса.
Особое очарование придает церкви живописная местность. Под сенью старого парка, спускающегося к извилистой речке Холохольне, выглядит она редкостной жемчужиной.
Заре навстречу
В период, предшествовавший первой русской революции, Старицкий уезд, по мнению царских властей, считался одним из «спокойных», что объяснялось отсутствием здесь промышленного пролетариата. Однако спокойствие это было относительным. Хотя организованного движения крестьян в уезде до 1900 года не было, волнения начались еще до отмены крепостного права. Это был стихийный протест против бесправия и нищеты, против гнета помещиков и самодержавия.
В 1858 году взбунтовались крестьяне помещицы Понафидиной, отличавшейся жестоким обращением с крепостными. Бунт выразился в том, что крестьяне отказались выходить на барщину. Тогда помещица стала самовольно ссылать особенно непокорных в Сибирь. По настоянию тверского вице-губернатора М. Е. Салтыкова-Щедрина по поводу этого беззакония было назначено следствие. Следователь губернского правления в докладе засвидетельствовал, что помещица «обременяет крестьян своих оброками и работами, угрожает всех искоренить и до того дурно содержит, что дает на месячину мужчине только полтора пуда муки, смолотой из невеяной ржи… соли же, одежды, обуви и прочего необходимого для жизни не дает вовсе».[14]
Отказались платить оброк совершенно задавленные нуждой крестьяне деревень Иевлево и Сенчуково Берновской волости. С ними расправились аналогичным образом. Староста Д. Памфилов и другие «бунтари» были сосланы в Сибирь, а их имущество продано.
Уездное дворянство всполошилось в связи с событиями в селе Иверовском. Здесь была сукноделательная фабрика графини Зубовой, нещадно эксплуатировавшей своих крепостных. Труд фабричных был неимоверно тяжелым, продолжительность рабочего дня доходила до 16 часов. Доведенные до отчаяния, крестьяне взбунтовались и сожгли фабрику со всем оборудованием.
Были выступления крестьян против помещиков в Ладьине, Сакулине, Заболотье и некоторых других деревнях.
Реформа 1861 года не только не разрешила аграрную проблему, но еще более обострила классовые противоречия. Положение крестьян не стало легче. И борьба за землю, волю и гражданские права приобрела новый размах. Только за полгода крестьянские волнения были в 50 деревнях Старицкого уезда. Крестьяне Малинников, Бибикова и других деревень отказались выполнять «отработки» и подчиняться бурмистру. Когда власти арестовали нескольких зачинщиков, толпа крестьян отправилась освобождать их в уезд.
Крестьяне Бабинской волости отказались вносить выкупные платежи, сместили старосту, не дали полиции описывать их имущество. В уезде были многочисленные случаи порубок леса, потрав, отказа выполнять повинности.
После отмены крепостного права начался массовый отход малоземельного крестьянства в крупные промышленные центры. Связь с революционно настроенным пролетариатом привела, в свою очередь, к проникновению в деревню идей политической, классовой борьбы. «Искра» писала: «Требования, выработанные городом, тысячами неуловимых нитей идут в деревню, и деревня чутко прислушивается к тому, что говорит ей город, и начинает шевелиться понемногу… Использованная в городе литература постоянно течет в деревню, и не только брошюрки и газеты, но и такая специфически городская литература, как прокламации Тверского комитета по поводу стачек на той или иной фабрике… При встречах с рабочими… постоянно приходится слышать просьбу: „Дайте для деревни что-нибудь прочитать“».[15]