– Да, верно. Откуда ты узнал, что я об этом подумал?
– И теперь ты боишься, что найдут твоего приятеля Женю? – продолжал старик, не ответя на Волькин вопрос. – Так не бойся этого.
– Неправда! Совсем не то, – обиделся Волька. – Совсем я не этим опечален. Мне, наоборот, очень грустно, что Женя утонул.
Хоттабыч с сожалением посмотрел на Вольку и, победоносно ухмыльнувшись, сказал:
– Он не утонул.
– Как не утонул?! Откуда ты это знаешь?
– Мне ли не знать! – сказал тогда, торжествуя, старик Хоттабыч. – Я подстерег его вчера, когда он выходил из кино, и продал в рабство в Индию. Пусть там кому хочет рассказывает о твоей бороде…
Намечается полет
– То есть как это – в рабство? – спросил потрясенный Волька.
Старик понял, что опять получилось не так, как надо, и его лицо сразу приняло кислое выражение.
– Очень просто, обыкновенно, как всегда продают в рабство! – нервно огрызнулся он. – Взял и продал в рабство. Чтобы не трепался.
– И Сережку ты тоже продал?
– Вот уж кого не продавал, того не продавал. Кто это такой Сережка, о прелестнейший?
– Он тоже пропал. Женя пропал, и он пропал.
– Я не знаю мальчика по имени Сережка, величайший в мире балда!
– Это кого ты назвал балдой? – полез Волька в амбицию.
– Тебя, Волька ибн Алеша, ибо ты не по годам мудр, – сказал Хоттабыч, очень довольный, что ему удалось так кстати ввернуть слово, которое он впервые услышал от Вольки в парикмахерской.
Волька сначала хотел обидеться, но вовремя вспомнил, что обижаться в данном случае нужно только на самого себя. Он покраснел и, стараясь не смотреть в честные глаза старика, попросил Хоттабыча не называть его балдой, ибо он не заслуживает этого звания.
– Хвалю твою скромность, бесценный Волька ибн Алеша, – молвил Хоттабыч и устало добавил: – А теперь не говори мне больше ничего об этом Сережке, ибо я ослаб от множества вопросов и умолкаю.
Тогда Волька сел на скамейку и заплакал от бессильной злобы. Старик всполошился, он не понял, в чем дело. Робко усевшись на самый край скамейки, он умоляюще заглянул в Волькины заплаканные глаза и прошептал:
– Что означает этот плач, тебя одолевший? Отвечай же, не разрывай моего сердца на куски, о юный мой господин!
– Верни нам, пожалуйста, обратно Женю.
Хоттабыч внимательно посмотрел на Вольку, пожевал губами и задумчиво произнес, обращаясь больше к самому себе, нежели к Вольке:
– Я сам себе удивляюсь. Что бы я ни сделал, все тебе не нравится. В другое время я бы тебя давно наказал за такую строптивость. Мне для этого стоит лишь двинуть пальцем. А теперь я не только не наказываю тебя, но даже чувствую себя в чем-то виноватым. Интересно, в чем дело? Неужели в старости? Эх, старею я…
– Что ты, что ты, Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, ты еще очень молодо выглядишь, – сказал сквозь слезы Волька.
Действительно, старик для своих трех с лишим тысяч лет сохранился совсем неплохо. Ему нельзя было дать на вид больше ста, ста десяти лет. Скажем прямо: любой из нас выглядел бы в его годы значительно старше.
– Ну, уж ты скажешь – «очень молодо», – самодовольно ухмыльнулся Хоттабыч и, доброжелательно взглянув на Вольку, добавил: – Нет, вернуть сюда Женю я, поверь мне, не в силах.
У Вольки снова появились слезы.
– Но, – продолжал Хоттабыч многозначительно, – если ты не возражаешь, мы можем за ним слетать.
– Слетать?! В Индию?! На чем?
– То есть как это на чем? Конечно, на ковре-самолете. Не на птицах же нам лететь, – ехидно отвечал старик.
– Когда можно вылететь? – всполошился Волька.
И старик ответил:
– Хоть сейчас.
– Тогда немедля в полет, – сказал Волька и тут же замялся: – Вот только не знаю, как быть с родителями. Они будут волноваться, если я улечу, ничего им не сказав. А если скажу, то не пустят.
– Пусть это тебя не беспокоит, – отвечал старик, – я сделаю так, что они тебя ни разу не вспомнят за время нашего отсутствия.
– Ну, ты не знаешь моих родителей.
– А ты не знаешь Гассана Абдуррахмана ибн Хоттаба.
В полете
В одном уголке ковра-самолета ворс был в неважном состоянии – это, наверное, постаралась моль. В остальном же ковер отлично сохранился, а что касается кистей, украшавших его, то они были совсем как новые. Вольке показалось даже, что он уже где-то видел точно такой ковер, но никак не мог вспомнить где. Не то на квартире у Сережи, не то в школе, в учительской.
Старт был дан в саду, при полном отсутствии публики. Хоттабыч взял Вольку за руку и поставил его рядом с собой на самой серединке ковра. Затем он вырвал три волоса из своей бороды, дунул на них и что-то зашептал, сосредоточенно закатив глаза. Ковер затрепетал, один за другим поднялись вверх все четыре угла с кистями, потом выгнулись и поднялись вверх края ковра, но середина его продолжала покоиться на траве под тяжестью пассажиров. Потрепетав немножко, ковер застыл в неподвижности. Старик сконфуженно засуетился: