— Он и маленький был хитрец, — сказал Томас Хадсон.
— А чем дальше, тем больше, — сказал Джозеф с восхищением.
— Ты им будь хорошим примером это время.
— Мистер Том, как вы хотите, чтобы я теперь был им хороший примером? Три-четыре года назад, в невинном возрасте, это бы еще можно. Я сам думаю взять себе за образец Тома. Он учится в дорогой школе, у него и манеры такие, что дорого стоят. Я, конечно, не могу стать на него похожим. Но держаться, как он, этому я могу научиться. Чтобы и свободно, и легко, и вежливо в то же время. А умом я попробую быть похожим на Дэва. Это, пожалуй, будет трудней всего. И еще постараюсь выведать у Энди, как ему удается быть таким хитрым.
— Ты только здесь потом не вздумай хитрить.
— Что вы, мистер Том, вы меня плохо поняли. У вас в доме мне хитрость ни к чему. Она мне пригодится в мое свободное время.
— А хорошо, что они приезжают, правда?
— Мистер Том, такого великого события не было со времен большого пожара. Я считаю, что это стоит второго пришествия. Хорошо ли, вы меня спрашиваете? Не то что хорошо — прекрасно.
— Надо будет подумать, как их развлекать, чтобы они не скучали.
— Нет, мистер Том, — сказал Джозеф. — Нам надо будет подумать, как их уберечь от всяких их собственных опасных затей. Тут нам Эдди поможет. Он их лучше знает, чем я. И я им приятель, это затрудняет дело.
— Как он сейчас, Эдди?
— Немножко выпил по случаю дня рождения королевы. Но при этом в самом лучшем виде.
— Пойду-ка я все же к мистеру Бобби, он, должно быть, до сих пор не в духе.
— Он про вас спрашивал, мистер Том. Мистер Бобби — джентльмен до мозга костей, и его иногда утомляет всякий сброд, который сюда наезжает на яхтах. У него был очень утомленный вид, когда я уходил оттуда.
— А что ты там вообще делал?
— Пошел за кока-колой, а заодно решил погонять немножко шары на бильярде.
— Стол все такой же?
— Еще хуже.
— Пойду, — сказал Томас Хадсон. — Вот только приму душ и переоденусь.
— Я вам все чистое приготовил, лежит на кровати, — сказал Джозеф. — Еще джину с тоником не хотите?
— Нет, спасибо.
— Мистер Роджер приехал.
— Отлично. Я его разыщу.
— Он будет гостить у нас?
— Может быть.
— Я ему приготовлю постель на всякий случай.
— Отлично.
Томас Хадсон принял душ, намылил голову и потом долго стоял под колючими, острыми, напористыми струйками воды. Он был крупным мужчиной и голый казался еще крупней, чем в одежде. Кожа у него была загорелая, а волосы полосами выцвели на солнце. Он встал на весы — сто девяносто два фунта, ничего лишнего.
Надо было пойти поплавать до душа, подумал он. Но я уже утром далеко плавал перед тем, как начать работать, а сейчас я устал. Еще наплаваемся, когда ребята приедут. И Роджер здесь. Это хорошо.
Он надел свежие шорты, старую баскскую рубашку и мокасины, вышел из дома и спустился к калитке, которая вывела его на сверкающий, выбеленный солнцем коралловый известняк Королевского шоссе.
Рослый, с очень прямой спиной, старик негр в черном пиджаке из альпака и отутюженных брюках сошел с крыльца дощатой хижины, каких много стояло в тени кокосовых пальм у обочины дороги, и зашагал по шоссе впереди Томаса Хадсона. Когда он выходил на шоссе, Томас Хадсон успел разглядеть его красивое черное лицо.
Где-то за хижинами детский голос насмешливо затянул на мотив старой английской песенки:
Дядюшка Эдвард оглянулся, его красивое лицо было сердитое и грустное в ярком свете дня.
— Я тебя знаю, — сказал он. — Я тебя не вижу, но я знаю, кто ты такой. Вот пожалуюсь на тебя констеблю.
Невидимый мальчишка запел еще звонче и веселей:
— Все расскажу констеблю, — сказал дядюшка Эдвард. — Констебль на тебя найдет управу.
— Привез сегодня своих дрянных конфет, дядюшка Эдвард? — крикнул мальчишка. Он предусмотрительно не показывался на глаза.
— Травят человека, — сказал дядюшка Эдвард, продолжая идти вперед и ни к кому не обращаясь. — Хотят унизить человека, сорвать с него покровы достоинства. Прости им, боже, ибо не ведают, что творят.