— Нет, это с нашей стороны. — Охранник нагнулся и ловко разомкнул цепь, соединявшую высокого каторжника с тем, толстым, безволосым. — Тут рядом, чуть дальше по дороге. — Он выпрямился. Оба каторжника следом за ним спустились к лодкам. — Держитесь вон тех столбов, пока не доплывете до автозаправки. Ее вы сразу отличите, у нее еще крыша видна. Заправка стоит на протоке, а что это протока, тоже сразу поймете — там верхушки деревьев торчат. Поплывете вдоль протоки, пока не увидите разросшийся кипарис. На нем женщина сидит. Снимете ее оттуда, потом развернетесь, возьмете круто влево, на запад, и доплывете до сарая, где на крыше сидит мужчина… — Он повернулся и посмотрел на них: оба каторжника стояли совершенно неподвижно, с напряженными лицами и оценивающе поглядывали то на лодку, то на воду. — Ну? Чего вы ждете?
— Я грести не умею, — сказал толстый.
— Значит, самое время научиться. Садитесь в лодку, — приказал охранник.
Высокий подтолкнул напарника вперед.
— Залезай, — сказал он. — Не трусь, ничего с тобой не будет. Купать тебя никто не собирается.
Оттолкнувшись от берега — толстый устроился на носу, а высокий сел ближе к корме, — они увидели, что охранники расковали еще несколько пар и подводят их к лодкам.
— Я вот думаю, а сколько еще парней тоже первый раз видят такую большую воду? — сказал высокий.
Толстый ничего не ответил. Он стоял на коленях на дне лодки и опасливо шлепал по воде веслом. Уже в самом наклоне его мясистой, мягкой спины отражались недоверие и тревожная настороженность.
Вскоре после полуночи в Виксберге причалило спасательное судно, до краев набитое лишившимися крова людьми. Это был пароход, предназначенный для мелководья; весь день он шарил по зажатым среди кипарисов и эвкалиптов протокам и обыскивал хлопковые поля (иногда вместо того, чтобы плыть, он тащился на брюхе), собирая свой скорбный груз с крыш домов и сараев, а порой даже с деревьев, и сейчас пришвартовался в этом выросшем как на дрожжах городе несчастных и отчаявшихся, где под моросью дождя чадили язычки керосиновых ламп, а спешно проведенный электрический свет озарял мерцанием штыки военной полиции и повязки с красным крестом на рукавах врачей, медсестер и работавших в столовых добровольцев. Обрывистый берег над причалом был сплошь уставлен палатками, но тем не менее их не хватало на всех; люди укрывались кто где мог, некоторые же, и в одиночку, и целыми семьями, сидели и лежали прямо под дождем, мертвые от усталости, а между ними, обходя их, переступая через них, сновали врачи, медсестры и солдаты.
Среди первых с парохода сошел один из надзирателей колонии, почти вплотную за ним следовали толстый каторжник и еще один белый — щуплый человечек с изможденным небритым серым лицом, все еще выражавшим беспредельное возмущение. Надзиратель, казалось, точно знал, куда ему надо. Сопровождаемый своими не отстающими ни на шаг спутниками, он уверенно протискивался между грудами мебели и обходил спящих, пока наконец не оказался в ярко освещенном и наспех приспособленном под кабинет помещении — по существу, здесь было что-то вроде военного штаба, — где за столом сидел начальник колонии, а рядом с ним два армейских майора.
Надзиратель не тратил времени на предисловия.
— У нас пропал человек, — сообщил он и назвал фамилию высокого каторжника.
— Пропал? — переспросил начальник.
— Ага. Утонул. — Не поворачивая головы, надзиратель приказал толстому: — Расскажи.
— Это ведь он сказал, что умеет грести, — начал толстый. — А я такого отродясь не говорил. Я уже ему объяснял, — он кивком показал на надзирателя. — Я грести не умею. И значит, когда мы добрались до протоки…
— Не понимаю, о чем он, — перебил начальник.
— Это с катера увидели, — объяснил надзиратель. — У протоки на кипарисе сидела женщина, а подальше сидел вот этот, — он показал на своего второго спутника; начальник и оба майора повернулись и поглядели на него, — на сарае. Катер их не подобрал, там уже места не было. Рассказывай дальше.
— Ну вот, подъезжаем мы, значит, туда, где была протока, — продолжил толстый напрочь лишенным интонаций голосом, монотонно, без пауз. — И тут лодка у него вырвалась. Что случилось, я не знаю. Я просто сидел и ничего не делал, потому что он же ясно сказал, что грести умеет и с лодкой управится. Никакого водоворота я не видел. Просто лодку вдруг крутануло и понесло назад будто ее к поезду прицепили а потом она опять закрутилась а я случайно посмотрел наверх, а там прямо надо мной была ветка и я успел за нее ухватиться а лодку из-под меня выдернуло одним махом все равно как носок с ноги и я потом увидел только что она перевернулась а этот который говорил что грести умеет цеплялся за нее одной рукой, а другой все держал весло. — Он кончил говорить. Его голос не понизился, не затих, а просто разом оборвался, и каторжник застыл в молчании, глядя на стоявшую на столе ополовиненную бутылку виски.