С другой стороны, мистер Генри Оранмор веско и вежливо ответил, что у него тоже имеется несколько свидетелей, и он собирается доказать, что мистер Брукс вне всяких сомнений составил завещание в тот день, о котором идёт речь, и что, какими бы ни были его намерения в прошлом, он, очевидно, изменил их в день своей смерти, так как завещание в пользу мистера Персиваля Брукса было найдено после смерти завещателя под его подушкой, должным образом подписанное и засвидетельствованное, и во всех отношениях является законным.
И грянула нешуточная битва. Обе стороны предъявили массу свидетелей, чьи показания были более-менее важными; в основном – менее. Но интерес сосредоточился на прозаической фигуре Джона О'Нила, дворецкого в Фицуильям-Плейс, служившего семье мистера Брукса в течение тридцати лет.
«Я прибирался после завтрака, – давал показания Джон, – и случайно услышал голос хозяина в кабинете неподалёку. О Боже, он был так зол! Я разобрал слова «позор», «злодей», «лжец» и «танцорка», и ещё несколько скверных слов применительно к какой-то женщине, которые я не хотел бы повторять. Сначала я не обращал особого внимания, потому что привык слышать, как мой бедный дорогой хозяин разговаривает с мистером Персивалем. Затем я спустился вниз, неся столовые приборы, и только начал чистить серебро, как из кабинета раздался сильный звонок, и я услышал, что мистер Персиваль кричит в холле: «Джон! скорее! Немедленно пошлите за доктором Маллиганом. Вашему хозяину плохо! Пошлите слугу, а сами поднимитесь и помогите мне уложить мистера Брукса в постель».
«Я послал одного из конюхов за доктором, – продолжал Джон, явно потрясённый воспоминанием о бедном хозяине, к которому, похоже, был сильно привязан, – а сам отправился к мистеру Бруксу. Он лежал на полу в кабинете, мистер Персиваль поддерживал его голову. «Отец упал в обморок, – выпалил молодой мастер[68], – помогите мне отнести его в комнату до прихода доктора Маллигана».
Мистер Персиваль выглядел очень бледным и расстроенным, что вполне естественно; когда мы уложили бедного хозяина в постель, я спросил, не сообщить ли мне эту новость мистеру Мюррею, который час назад ушёл по делам. Однако прежде, чем мистер Персиваль успел отдать мне приказ, появился доктор. Я отчётливо видел смерть на лице хозяина, и когда через час провожал доктора (который сказал мне, что немедленно вернётся), то понял, что конец близок.
Мистер Брукс позвонил мне через минуту-другую. И приказал мне тотчас послать за мистером Везередом или за мистером Хиббертом, если мистер Везеред не сможет приехать. «Мне осталось недолго жить, Джон, – прошептал он мне, – моё сердце разбито, доктор говорит, что моё сердце разбито. Мужчине не следует жениться и иметь детей, Джон, потому что они рано или поздно разобьют ему сердце». Я был так расстроен, что и слова не вымолвил в ответ, но сразу же послал за мистером Везередом, который пришёл примерно в три пополудни.
После того, как поверенный пробыл с моим хозяином около часа, меня позвали, и мистер Везеред сообщил мне: мистер Брукс желает, чтобы я вместе с кем-нибудь из слуг засвидетельствовал его подпись на бумаге, лежавшей на столе. Я позвал Пэта Муни, старшего лакея, и мистер Брукс поставил своё имя в конце того документа. Затем мистер Везеред дал мне ручку и сказал, чтобы я написал своё имя в качестве свидетеля, и Пэт Муни должен был сделать то же самое. После этого нас обоих отпустили».
Старый дворецкий далее сообщил, что на следующий день присутствовал в комнате покойного хозяина, и когда гробовщики начали перекладывать мертвеца, то под его подушкой обнаружили лист бумаги. Джон О'Нил узнал документ, подписанный им накануне, отнёс его мистеру Персивалю и отдал лично в руки.
Отвечая мистеру Уолтеру Хибберту, Джон твёрдо заявил, что взял завещание из рук гробовщика и сразу отправился с ним в комнату мистера Персиваля.
«Он был один, – произнёс Джон, – я передал ему бумагу. Мистер Персиваль просто взглянул на неё, и мне показалось, что он сильно удивился, но ничего не сказал, и я сразу же вышел из комнаты».
«Вы говорите, что опознали документ как тот, который накануне подписал ваш хозяин, но как вы узнали, что это тот же самый документ?» – спросил мистер Хибберт. Зрители затаили дыхание. Я впился взглядом в лицо свидетеля.