«Это мистер Скиннер», – заметила Мэри. «Так оно и есть, – согласилась я, – хотя я думала, что он ушёл час назад». «Нет, он действительно уходил, – возразила Мэри, – потому что оставил дверь спальни открытой, и я зашла в номер, чтобы застелить кровать и привести в порядок комнату». «Просто пойди и посмотри, не он ли это, Мэри», – завершила я разговор, и Мэри побежала в холл, поднялась по лестнице и, вернувшись, сообщила мне, что это действительно мистер Скиннер, и он направился прямо к себе в комнату. Мэри не видела его, но с ним был ещё один джентльмен, и она слышала, как они разговаривают в комнате мистера Скиннера».
«Так что вы не можете сказать нам, когда подсудимый снова вышел из дома?»
«Нет, не могу. Вскоре после этого я отправилась за покупками. Когда я вернулась, было уже двенадцать. Я поднялась на третий этаж и обнаружила, что мистер Скиннер запер дверь и забрал ключ. Я знала, что Мэри уже прибралась там, и не стала заходить внутрь, хотя очень удивилась, что джентльмен заглядывал к себе в комнату, но не оставил мне ключ».
«И, конечно, тогда вы не слышали никакого шума внутри?»
«Нет. Ни в тот день, ни на следующий. Лишь на третий день до нас с Мэри донёсся какой-то странный звук. Я решила, что мистер Скиннер оставил своё окно открытым, и это штора хлопает по оконному стеклу. Но когда мы снова услышали этот странный звук, я приложила ухо к замочной скважине и поняла, что слышу стон. Я очень испугалась и послала Мэри за полицией».
Миссис Чепмен больше нечего было добавить. Обвиняемый определённо был её квартирантом. В последний раз она видела его вечером 16-го, когда он поднимался к себе со свечой. Горничная Мэри рассказывала примерно ту же историю, что и хозяйка.
«Я думаю, эт’ был он самый, – сдержанно вспоминала Мэри. – Не’, его не видела, просто подошла к комнате и малость задержалась у дверей. И слышала внутри громкие голоса – жентмены говорили».
«Но ведь вы не подслушивали, Мэри?» – спросил мистер Пепис с улыбкой.
«Не’, сэр, – мягко улыбнулась Мэри в ответ, – я не слыхала, что говорили жентмены, но один чуть не кричал – верно, они ссорились».
«А мистер Скиннер был единственным человеком, имевшим ключ? Никто другой не мог войти, не позвонив в дверь?»
«О не’, сэр»[73].
– Вот и всё. Пока что для Короны дело продвигалось просто великолепно. Разумеется, утверждалось, что Скиннер встретил мистера Мортона, привёл его к себе домой, напал, одурманил, затем заткнул рот, связал его, после чего отнял все имевшиеся у того деньги – эта сумма, согласно письменным показаниям, предъявленным суду, составила 10 000 фунтов стерлингов банкнотами.
Но при всём этом по-прежнему оставалась без ответа главная тайна, раскрытия которой требовали общественность и судья, а именно: каковы были отношения между мистером Мортоном и Скиннером, побудившие первого отказаться от судебного преследования того, кто не просто ограбил жертву, но оставил умирать ужасной и долгой смертью? И чей замысел чуть было не увенчался успехом?
Мистер Мортон был слишком болен, чтобы лично явиться в суд. Доктор Меллиш категорически запретил своему пациенту испытывать усталость и волнение, что неминуемо сопутствовало бы свидетельству в суде. Поэтому показания под присягой были сняты у его постели, а затем представлены суду адвокатом обвинения, и факты, раскрытые при этом, безусловно, оказались весьма примечательными, хотя и краткими и загадочными.
Когда мистер Пепис излагал их, трепет и ожидание охватили собравшуюся в зале суда огромную толпу, и все шеи вытягивались вперёд, чтобы мельком увидеть высокую элегантную женщину, безупречно одетую и украшенную изысканными драгоценностями, чьё красивое лицо на глазах становилось всё более и более серым по мере чтения показаний её мужа.
«Вот, ваша честь, заявление, сделанное под присягой мистером Фрэнсисом Мортоном, – начал мистер Пепис громким и звучным голосом, который так впечатляет в многолюдном и тихом суде. – «По ряду причин, которые я не намерен раскрывать, я оказался вынужден выплатить крупную сумму денег неизвестному мне человеку, с которым никогда ранее не встречался. Жена обо всём знала; этот вопрос целиком и полностью касался её собственных дел. Я же был просто посредником, так как считал, что она не должна заниматься этим сама. Упомянутый человек выдвинул определённые требования, и жена сохраняла их в тайне столько, сколько могла, не желая излишне беспокоить меня. Но в конце концов она всё же решила признаться мне, и я согласился с ней, что лучше всего было бы удовлетворить выдвинутые требования.
73
В действительности Мэри, естественно, говорит по-другому: не произносит «х» в начале слов. Это – характерная особенность английского просторечья, которое в ту пору бытовало среди низших классов. Элиза Дулиттл из пьесы Б. Шоу «Пигмалион» и созданного по этой пьесе мюзикла Ф. Лоу «Моя прекрасная леди» до обучения выражалась точно так же. Профессор Хиггинс заставляет её выучить скороговорку «In Hertford, Hereford and Hampshire hurricanes hardly ever happen» – сплошные «Х» в начале слов. Далее, по-русски Элиза поёт «Подожди, Генри Хиггинс», а на самом деле (в оригинале) – «Подожди, ‘Енри ‘Иггинс»!