— Так, значит? Ты в стране сколько пробыл-то, Джокер? А? Сколько ти-ай у тебя? Сколько времени в стране, мать твою? А тридцать месяцев не хочешь, крыса? У меня уж тридцать месяцев в стране. Так что был я там, парень.
Я говорю:
— Стропила, не слушай ты всей этой хрени, что Мистер Откат несет. Иногда он думает, что это он Джон Уэйн.
— Так точно, — говорит Мистер Откат, — слушай Джокера, салага, слушай. Он знает ти-ти — всего ничего. А если чего нового и узнает, так только от меня. Сразу видно, что в говне он ни разу не был. Взора у него нет.
Стропила поднимает голову: «Нет чего?»
— Тысячеярдового взора. У морпеха он появляется, когда он слишком долго в говне пробудет. Ну, типа ты реально видел что-то… по ту сторону. У всех боевых морпехов появляется. И у тебя будет.
Стропила говорит: «Да ну?»
Мистер Откат пару раз пыхает косяком и передает его Чили-На-Дом.
— Давным-давно, когда я сам еще салагой был, я в Бога не верил… — Мистер Откат вытаскивает из кармана рубашки зажигалку «Зиппо» и сует ее Стропиле. — Видишь? Тут написано: «БогБог! Мы с тобою заодно, понял?» — Мистер Откат хихикает. Такое впечатление, что он пытает навести взгляд на какой-то далекий предмет. — Да уж, в окопах атеистов не остается. Ты сам молиться начнешь.
Стропила глядит на меня, усмехается, отдает зажигалку Мистеру Откату. «У вас тут много чему научишься».
Я строгаю кусок доски от патронного ящика своим ножом для джунглей К-бар.[82] Вырезаю деревянный штык.
Дейтона Дейв говорит: «Помните то малолетнее гуковское создание, которое хотело батончик съесть? Оно меня укусило. Я ведь в деревню пошел, сироток подыскать, тут в засаду к этому юному Виктору Чарли и угодил. Подбежал и чуть кусок руки не отхватил». Дейтона поднимает левую руку, показывая маленькие красные полумесяцы, оставленные зубами. «Там детишки утверждают, что наш "ням-ням" — номер десять. Как бы бешенством не заболеть».
Чили-На-Дом усмехается. Он поворачивается к Стропиле. «Именно так, салага. Здесь ты тогда понимаешь, что достаточно просолился, когда банки с консервами начинаешь бросать не детям, а в детей».
Я говорю: «Мне определенно опять в говно пора. Столько недель прошло, а я за это время ни одного выстрела в гневе праведном не слышал. Тоска смертная. Как в Мире мы потом будем к жизни привыкать? День без крови — что день без солнца».
Чили-На-Дом говорит:
— Не парься. Та старая мамасана, что нам одежки стирает, рассказывает такие вещи, что про них даже служаки из разведки не знают. Она говорит, что в Хюэ вся гребаная Северовьетнамская армия крепко окопалась в старой крепости, которая зовется Цитадель. Тебе оттуда не вернуться, Джокер. Виктор Чарли попадет тебе прямо в сердце. Мудня отправит твою худосочную задницу домой в алюминиевом ящике за триста долларов, и будешь ты там весь такой разодетый, как служака, на тебя там напялят мундир из парадного комплекта. Только шляпу белую не дадут. И штанов тоже. Штанов они не дают. И все твои школьные приятели, и все родственники, которых ты один хрен никогда не любил, придут на твои похороны, и будут называть тебя добрым христианином, и будут говорить о том, что ты герой, потому что разрешил себя похерить в борьбе за разгром коммунизма, а ты будешь лежать себе там с окоченевшей жопой, дохлый как селедка».
Дейтона Дейв усаживается на раскладушке: «Иногда можно и погеройствовать чуток, но это если перестать за жопу свою волноваться, если тебе все похрен станет. Но гражданские ведь не понимают ни хрена, поэтому ставят статуи в парках, чтобы на них голуби гадили. Гражданские ничего не понимают. Предпочитают ничего не понимать».
Я говорю: «Злые вы. Неужто американский образ жизни больше не любите?»
Чили-На-Дом качает головой. «Никто из Викторов Чарли не насиловал моих сестер. Хо Ши Мин не бомбил Перл-Харбор. Мы здесь в плену. Мы военнопленные. У нас отобрали свободу и отдали ее гукам, но гукам она не нужна. Для них важнее остаться живыми, чем свободными».
Я фыркаю. «Именно так».
Заштриховываю маркером очередной фрагмент на бедре голой женщины, нарисованной на спине бронежилета. Число 58 исчезает. Еще пятьдесят семь дней в стране — и подъем.
Полночь. Скука становится невыносимой. Чили-На-Дом предлагает убить время, замочив пару-другую наших маленьких мохнатых друзей.
Я объявляю: «Крысиные гонки!»
Чили-На-Дом спрыгивает с брезентовой раскладушки и направляется в угол. Он разламывает джонуэйновскую печенюшку. В углу мы сделали треугольный загон, приколотив доску в шесть дюймов[83] высотой. В обожженной доске проделано небольшое отверстие. Чили-На-Дом запихивает кусочки печенья под доску. Потом он вырубает свет.
82