В «трюмах» «Тюрьмы» продолжалась подготовка к выходу за ее пределы. И все интенсивнее, ибо время поджимало и торопило: «Ребятки! Прошел месяц, завтра ваш первый шаг!» Ну, пора, так пора. Раскидали подкидного дурака– кому лезть «в черную дыру». Жребий пал на Васю. Товарищи сопроводили его до выхода. Василий постоял несколько минут перед выходом, дожидая, когда установится связь с Землей. Сказал несколько красивых слов о «пороге в вечность», сделал неприличный жест вместо прощального, открыл люк – и канул в безвоздушное пространство.
– Ну, все! – Гера покрылся крупным липким потом. – Потеряли товарища! Ушел в небытие… Надо выпить за упокой. Уже три минуты прошло – а с ним никакой связи!
– Опомнись, Херард! Ему отведено пятнадцать. Пусть погуляет! – успокоил его Коля-тракторист. Коля был двойником Держиморды. И это совершенно справедливо: он лучше всех разбирался в летательных аппаратах, потому что однажды в старшем школьном возрасте он угнал кукурузник, за что, правда, был поставлен на учет в детскую комнату милиции. Но это не остановило молодца: событие стало его профессиональным выбором, и он стал трактористом. И хорошим, прямо ударником социалистического труда. Вся деревня говорила: «Колюшка не тракторит, а летает» и называла его Летчиком.
– Тебе хорошо, Летчик, ты оптимист, а я так не могу, я чувствительный, вы же для меня целый год самыми близкими людьми будете!
– Я не оптимист, а реалист. Чего ты раньше времени хорошего человека хоронишь? Ты же должен Гульфикова играть. А он холерик, а холерики злятся, а не в штаны накладывают по каждому малозначительному поводу.
– Уже одиннадцать месяцев, – раздался мелодичный голос, сопровождаемый аккомпанементом храпа. Это проснулся Игорек – самый старший из представителей второго детства. Он бывший многократный чемпион мира по вольной борьбе, поэтому сохранил привычку даже в коматозном состоянии (а после месячного злоупотребления оно было почти одно и то же) сохранять бдительность и бодрость рассудка. Ему предоставилась честь изображать флегматика Зажималкина, и он был единственным из космической четверки, которого удовлетворял сей темперамент.
Заверещала сигнализация, включились мониторы и начала лихорадочно устанавливаться связь с Землей. Лицо особо уполномоченного диспетчера несколько раз перекосилось, несколько раз вытянулось и втянулась, как в комнате смеха с кривыми зеркалами – и, наконец, вернуло свой привычный вид.
– Вася! Ты что, офонарел?!! – залаял Диспетчер. – Это же прямой эфир! Ты что там снаружи делал?
– А то я не знаю ваши прямые эфиры – без обработки ничего туда не выходит, – ответил вернувшийся из «небытия» Василий, откручивая от задницы страховку.
– Ладно, мы вырезали твой жест перед выходом. Ладно, мы уберем, как ты помочился на фюзеляж, но как мы сотрем твою надпись? Хоть бы подумал, Гоп-Смыковского зовут Вoльдемар!
– Фи, ерунда какая! Колька пойдет и исправит. Это несложно, там первые буквы совпадают. Можно даже всклад что-нибудь добавить, он же поэт.
– Ладно, уговорил. Пусть лезет. Народ оценит невинную русскую шалость. Давай интервью, что ты там увидел? Готов?
– Всегда готов.
– Включаю запись, – Диспетчер снова поменял лицо на многозначительно-интеллигентное и заговорил голосом профессионального журналиста. – Дамы и господа! Только что вернулся на борт корабля из мира звезд и вечной мерзлоты… Кто бы мог подумать – меланхолик и поэт оказался самым смелым из космических волонтеров – господин Вoльдемар Гульфиков! Вот он еще не успел снять свои боевые доспехи. Скажите, Вoльдемар, что там с Вами произошло, и почему на десять минут исчезла связь?