– Всего хорошего, морпех. – говорит крыса-полковник. И, закованный в броню своего высокого чина, жалованного ему конгрессом, полковник возвращается к своему
«Майти-Майту», залезает в него и уезжает, увозя с собой обескровленного младшего капрала.
«Майти Майт» крысы-полковника срывается с места, оставляя на дороге следы покрышек – столько проговорили, а он меня даже подвезти не хочет.
– ТАК ТОЧНО, СЭР! – говорю. – КАК ВСЕ ХОРОШО СЕГОДНЯ, СЭР!
Война продолжается. Бомбы продолжают падать. Маленькие такие бомбочки.
Часом позже водитель 2,5-тонного грузовика бьет по тормозам.
Я забираюсь в кабину к водителю.
Всю дорогу до Фу-Бай, подскакивая на выбоинах, водитель грузовика рассказывает мне об изобретенной им математической системе, с помощью которой он сорвет банк в Лас-Вегасе, как только вернется обратно в Мир.
Водитель болтает, солнце садится, а я думаю: пятьдесят четыре дня до подъема.
Остается сорок пять дней до подъема, когда капитан Джэньюэри вручает мне листок. Капитан Джэньюэри что-то мямлит насчет того, что он надеется, что мне повезет, и убывает на хавку, хотя время вовсе не обеденное.
Бумага приказывает мне явиться для прохождения службы в качестве стрелка в роте «Дельта» первого пятого, нынешнее место дислокации – Ке-Сань.
Я прощаюсь с Чили-На-Дом, с Дейтоной Дейвом и Мистером Откатом, и говорю им, что я рад стать хряком, потому что отныне мне не надо будет сочинять подписи к фотографиям с жестокостями, которые они только прячут в папках, и не придется больше врать, потому что теперь служакам угрожать мне нечем. «И что они сделают – во Вьетнам пошлют?»
Дельта Шесть решает помочь Ковбою, и я получаю назначение в его отделение на должность командира первой огневой группы – заместителя командира отделения – пока не наберусь достаточно полевого опыта, чтобы командовать своим собственным стрелковым отделением.
Именно так.
Я теперь хряк.
Хряки
Посмотри на морского пехотинца, эту тень рода человеческого и лишь напоминание о
нем, этот человек еще жив и стоит в полный рост, но он уже похоронен в полном
снаряжении своем и с торжественными церемониями...
Налет по программе «Раскат грома».
Облака, как величественные стальные корабли, одно за другим проплывают через белый круг луны. Взмахивая черными крыльями, огромные штуки несутся вниз. Очередная операция «Дуговая лампа» среди муссонных дождей, воздушный налет под покровом ночи. Звено бомбардировщиков «B-52» кружит над Ке-Сань, усеивая землю черными железными яйцами. Каждое яйцо весит две тысячи фунтов. Каждое яйцо выбивает яму в холодной земле, втыкает кратер в стянувшую землю паутину узких траншей, которую сорок тысяч усердных и целеустремленных маленьких людей отрыли менее чем в ста ярдах от наших проволочных заграждений. Земля, вся черная и мокрая, вздымается, как палуба гигантского корабля, поднимается навстречу низкому гулу смертоносных птиц.
Даже среди неистовства воздушной бомбардировки мы продолжаем спать, притворившись тенями среди складок земли. Мы спим в щелях, которые сами вырыли шанцевым инструментом. Наши щели – как могилки, и запах в них могильный – густой и влажный.
Муссонный дождь холоден и плотен, и ветер разносит его повсюду. В ветре чувствуется мощь. Ветер ревет, свистит, о чем-то доверительно нашептывает. Ветер дергает за навесы от дождя, которые мы соорудили из пончо, нейлоновых веревок и бамбуковых палок.
Капли дождя стучат по моему пончо как камушки по пробитому барабану. Уткнувшись лицом в амуницию, улегшись в неглубокой своей могилке, ловлю в полусне отзвуки ужаса, царствующего вокруг. В кровавых снах я занимаюсь любовью со скелетом. Клацают кости, земля плывет, мои яички взрываются.
Шрапнель впивается в навес. Я окончательно просыпаюсь. Прислушиваюсь к затихающему гулу «B-52». Слушаю, как дышат мои братаны, мое отделение – как призраки в кромешной тьме.
По ту сторону наших заграждений вражеский солдат провожает воплями уже невидимые самолеты, которые только что его убили.
Я пытаюсь заставить себя увидеть сон о чем-нибудь красивом и добром... Вижу бабушку, которая сидит в кресле-качалке на веранде и отстреливает вьетконговцев, которые потоптали ее розы. Она попивает драконью кровь из черной бутылки из-под «Кока-Колы», а моя мама Горинг в это время кормит меня полной белой грудью и гонит, и гонит германские войска, и слова его вырезаны на танковой броне...
Я сплю на стальном ложе, положив лицо на кровяную подушку. Втыкаю штык в плюшевого медвежонка и начинаю храпеть. Если снится дурной сон – наверное, наелся чего-то на ночь. Так что спи, мудак.
Ветер с ревом врывается под навес и срывает пончо с бамбуковой рамы, обрывая веревочные растяжки. Дождь обрушивается на меня черной ледяной волной.
Чей-то рассерженный голос доносится с той стороны заграждения. Вражеский сержант ругается непонятными грязными словами. Вражеский сержант в темноте о труп запнулся....
Ночной дозор.
В предрассветном небе маленькая, отблескивающая металлом звездочка, вспыхивает как суперновая звезда – осветительная ракета.
Ни свет ни заря поглощаю завтрак в своей щели, вырытой в красной склизкой глине, возле города Ке-Сань. Вчера соорудил себе новую печку, наделав дырок для прохода воздуха в пустой консервной банке из-под сухого пайка. Внутри печки кусок пластической взрывчатки С-4 тускло отсвечивает, как кусок серы. На печке – другая банка защитного цвета, в ней побулькивает и попукивает свинина с мудаками. Я помешиваю варево белой пластмассовой ложкой.
Где-то на грани видимости оранжевые трассеры прошивают ночное небо. «Пух – волшебный дракон»[33], он же «Призрак», самолет C-47 с многоствольным электропулеметом в носу, вливает триста пуль в минуту в поллюции какого-нибудь дрыхнущего гука.
Пробую, как там моя ветчина с лимской фасолью. Горячо. Жира много. Пахнет как дерьмо свинячье. Зацепив штыком, снимаю полную банку с печки. Прочно вкручиваю банку в красную глину. Стараясь не уронить, ставлю на огонь кружку, засыпаю пакетик порошкового какао и вливаю полфляжки родниковой воды. Горячий шоколад худо-бедно, но отбивает кислый вкус, который остается во рту из-за таблеток галазона, которые мы добавляем в воду для дезинфекции.
Мой завтрак подвергается атаке вьетконговской крысы, которая явно пытается перетащить его под свое коммунистическое влияние.
Эта крыса – моя старая знакомая, поэтому я отваливаю ей халявы и не поджигаю, облив бензином для зажигалок, как мы с братанами обычно поступаем с ее родичами. Я топаю ногой, и крыса отступает в тень.
В свете осветительной ракеты мои братаны из кабаньего взвода четвертой роты первого батальона пятой дивизии похожи на бледных ящериц. Братаны переводят на меня рептильи глаза. Халявы не будет. Показываю им средний палец. Рептильи глаза прыгают обратно на карты, которыми они играют в покер.
Перейдя на новую стратегическую позицию, вьетконговская крыса уставилась на меня, пытаясь установить здесь свои коммунистические правила.
Осветительная ракета дрожит, и Ке-Сань застывает, превращаясь в выцветший дагерротип. Можно подивиться на мусор, который современная война разбросала по всей нашей пыльной цитадели, подивиться на то, что бородатые солдаты держатся здесь и тогда, когда весь мир кружится и силы тяготения врут, подивиться на бетонные кости старой французской заставы (на которой по ночам заступают на пост призраки мертвых легионеров и монгольские всадники Чингиз-Хана) – и увидеть, как гнилыми зубами торчат разбитые стены заставы, подивиться через проволоку на тысячи акров развороченного подлунного пейзажа, ощутить скрытый в нем холодный цепенящий ужас и его мертвое спокойствие.
На протяжении последних трех месяцев на каменистую землю вокруг Ке-Сань было сброшено величайшее количество взрывчатых веществ за всю военную историю. Двести миллионов фунтов бомб и всех возможных видов других средств уничтожения рвали и вспахивали бесплодную красную землю, разбивали валуны, разносили в щепки деревья и вгрызались в их обрубки, испещрили палубу кратерами, в которых можно танки прятать.
33
Происходит от названия песни американской группы «Питер, Пол и Мэри» «Puff the Magic Dragon».