Объяснение гида еще более усиливает недоверие, хотя камни могил, потемневшие и кое-где выщербленные, действительно выглядят намного древнее, чем колонны и плиты. Но тут нам говорят, что колонны и плиты привезены из Италии. Сомнение в подлинности живописных (не слишком ли?) развалин Карфагена еще более увеличивается. Не рассеивает этих сомнений, разумеется, и явная реставрированность отдельных фрагментов колонн и статуй.
— Это работа приглашенных нами итальянских археологов, — не без удовольствия сообщает гид.
Так где же подлинный Карфаген? Неужели от него ничего не осталось? Сосуды, монеты, стелы, маленькие статуэтки, небольшие светильники — вот уцелевшие следы пунической (т. е. карфагенской) цивилизации, которые мы потом видели в главном тунисском музее Бардо. Немного. Однако с какой гордостью и с какой любовью говорил о значении пунической коллекции музея его директор профессор Абд аль-Азиз Идрис! Для него каждый экспонат — это не просто керамика и бронза, золоченые украшения и гончарные изделия, чудом дошедшие до нас сквозь века. Для него, как для культурного тунисца, было совершенно очевидно: Карфаген это неотъемлемая часть национального наследия Туниса, один из истоков его самобытности.
Действительно, в Тунисе, да и в других странах Магриба пуническая цивилизация оставила глубокий «лед. И если относительно малы пунические коллекции магрибинских музеев (ибо римляне безжалостно уничтожали все, что напоминало им об их грозном противнике), то вполне достаточно свидетельств пунического влияния на жизнь магрибинцев вплоть до настоящего времени. Карфагеняне познакомили местное берберское население, в основном охотников и скотоводов, с землепашеством, научили их выращивать столь распространенные ныне в Магрибе виноград и оливки. Печать древней культуры Карфагена — это и современные пищевые запреты (бытовавшие у жителей Магриба еще в доисламские времена), и особенности одежды (по некоторым данным, туника, шапочка и плащ, которые носили карфагеняне, — прототипы длинной рубашки-гандуры, фески и бурнуса современных магрибинцев), и отдельные пунические слова (главным образом в берберских диалектах Магриба), в том числе слово «гарет» («быть цивилизованным», т. е. «быть подобным горожанину»), восходящее к финикийскому «карт» («город»). Ведь на пуническом языке в Северной Африке говорили еще около тысячи лет после разрушения Карфагена! И не только потомки карфагенян, которых уцелело не так уж много, но и главным образом пунизированные берберы и африканцы, а также переселившиеся сюда греки, евреи, сирийцы. Для многих из них пунический наряду с латынью был языком межэтнического общения. Но окончательно этот язык был вытеснен не латынью, а арабским примерно в VIII–IX вв.
Карфаген дал Магрибу много, а оставил после себя мало. Все пуническое здесь уничтожил или подмял под себя Рим. И хотя он оставил местным жителям гораздо меньше, чем взял от них, следы пребывания Рима — от латинских заимствований в языке местных арабов и берберов до архитектурных сооружений — выглядят внушительнее и многочисленнее. Достаточно взглянуть на руины «нового» Карфагена, т. е. римского города, выстроенного примерно через сто лет на месте разрушенной пунической столицы. Просуществовав более семи веков, он снова был уничтожен и более не восстанавливался. Его камни постепенно выветривались и выщербливались, использовались в качестве строительного материала окрестными жителями, а с XVI в. — даже наиболее предприимчивыми строителями итальянских городов, особенно Генуи и Пизы. Генуэзские и пизанские купцы и моряки вывозили на кораблях целые колонны, фризы и другие фрагменты античных построек Карфагена, которыми украшали здания и площади у себя на родине. Поэтому-то и пришлось впоследствии привозить обратно из Италии (да и из других районов Средиземноморья) мраморные плиты, колонны, статуи, дабы сами тунисцы могли составить себе представление об архитектурном облике римского Карфагена.
Больше всего говорят об этом облике, да и вообще о взгляде на мир жителей Карфагена тех времен мозаики и фрески музея Бардо — своеобразного «тунисского Версаля», выстроенного в трех километрах от столицы великолепного дворца в мавританском стиле, когда-то бывшего загородной резиденцией тунисских беев. Весьма символично в нем сочетались в 1962 г. старина и новь: одна часть дворца была предоставлена парламенту молодой республики, другая — лучшему музою страны с ого пятью секциями: доисторической, пунической, римско-языческой, христианской и мусульманской. Но из всех собраний музея, каждое из которых заслуживает особого разговора, наиболее привлекает внимание коллекция древнеримских мозаик — крупнейшая в мире», как не без гордости сказано в местном путеводителе.
Осмотр мозаик действительно производит сильное впечатление. Почти все они выполнены во II в. н. э. В них чувствуется близость заката великого Рима и иное, не классически-античное, а более сложное, пестрое, более внимательное к деталям и более раздумчивое видение мира, скорее напоминающее византийское.
Вот, например, «Титаны в кузнице Вулкана». Мощные обнаженные атлетические фигуры и обреченные, покорные лица. Один замахнулся молотом с трудом, напрягая все силы, другой — нехотя, еле-еле, третий же вообще бессильно опустил молот и уставился на него г тупым безразличием. А вот мозаика из Дугги «Рабы, разливающие вино». Голые тела рабов кряжисты и непропорциональны, в них как бы заключена грубая, стихийная сила. А те, кому они наливают вина, — мелки, невзрачны, смотрят робко, почти боязливо. «Охотящаяся Диана» из Утики — отнюдь не красавица, а злая хищница, безжалостно целящаяся из лука в стройную газель. А веселый бог Нептун на другой мозаике печальным ликом и растрепанной бородой скорее похож на растерявшегося неудачника, не знающего, куда влечет его лодку четверка полулошадей-полурыб. И уж совсем иконописны, с остановившимися византийскими глазами, Одиссей и его спутники, слушающие пение сирен на мозаичном панно, сохранившемся лучше всех остальных. Можно отчетливо разглядеть не только завитки волос, застежки на плащах и роспись на щитах, но и оснастку и украшения корабля Одиссея.
Конечно, далеко не все из этих мозаик сейчас хорошо сохранились. Их краски, возможно, первоначально были светлее. Тем не менее не только по колориту и выбору цветовой гаммы, но и по форме рисунка, очертаниям и позам фигур, выражению лиц видно, что создателям мозаик хотелось высказать отнюдь не бездумный оптимизм и не типичное для классической античности любование красотой жизни, духа и тела человека. Нет, это искусство другого времени — эпохи пресыщенности и утомленности, уже явно знакомое с христианской идеей греховности и несовершенства человека, хотя христианство тогда еще не стало официальной религией. Но, очевидно, почти постоянная роль оппозиции по отношению к императорскому Риму способствовала более быстрому распространению христианства и влиянию его идей на местных жителей. Известно, что к концу II в. н. э. большинство их были христианами.
Римская Африка, располагавшаяся сначала на востоке нынешнего Туниса, а затем — на всем побережье Магриба, до сих пор внимательно изучается. Она как бы открывает иное лицо древнего Рима, каким оно выглядело на периферии самой могучей античной империи. Многое восприняв из наследия Карфагена, допуская употребление пунического языка и даже нечто вроде смешения культа древнеримских и фи ники неких богов, римляне зорко следили за тем, чтобы их военная и политическая мощь оставалась незыблемой. Поэтому они без устали возводили города и военные поселения, которые сплошной каменной цепью постепенно опоясали римскую Африку. Остатки этой цепи до сих пор напоминают о властной, величественной, по так в конечном счете и не удавшейся попытке латинской колонизации севера Африки.
По дороге из столицы Туниса в Кайруан, недалеко от Загуана (где есть источник, от которого берет начало 130-километровый Карфагенский акведук — самое большое сооружение такого рода в древности), среди невысоких холмов и степных просторов внезапно возникают руины древнеримской крепости.
— Здесь была мирная берберская деревня, — говорит гид, — затем карфагенское селение, на месте которого римляне заложили свой город Тубурбо-Майус.