Горные гнезда севера
Мы достигли средиземноморского побережья и, повернув влево, вернулись в столицу, замкнув тем самым круговое турне по центру и востоку северного Алжира. Нам запомнились теснившиеся вокруг древнеримских развалин Тимгада черные горы с заснеженными вершинами и солнечно-золотистые оттенки руин Джамилы, о которых ранее уже шла речь. Незабываемы были и крутые виражи на высокогорных дорогах Кабилии, покрытых желтоватым африканским снегом, казавшимся совершенно неуместным среди буйной, яркой зелени кустарника и густых рощ, сплошь облепивших горные склоны. Туман и бесконечные крутые виражи, блеск солнца за бесчисленными поворотами и внезапными взлетами или снижениями горных вершин нередко затрудняли наблюдение.
Нашу поездку но северу страны можно было бы назвать «полетом по горным гнездам». Действительно, кроме отдельных участков между Анпабой и Константиной, Константиной и Сетифом, в основном путь лежал через горные перевалы, ущелья, серпантины. Да и главные остановки напоминали горные гнезда — высоко взметнувшаяся на гигантских скалах среди относительно ровного плато Константина; прижатые горами к морю Аниаба и Беджайя; раскинувшееся в широкой зеленой впадине Тизи-Узу, оттянувшее к себе от обрывистого берега Средиземного моря замысловато петляющее в горах шоссе.
Первый город как бы старался не только воспарить высоко к небу, но и уместиться на каменном утесе, иногда нависая над грозной бездной глубиной от 200 до 600 метров, иногда даже частично спускаясь в нее. Константина, называемая путеводителями «естественным акрополем», когда-то была древней Циртой, столицей Нумидийского царства, первого на территории Алжира государства, созданного в III в. до н. э. предками современных берберов. В IV в. н. э. она сменила название в честь восстановившего ее (после полного разрушения в ходе междоусобиц) римского императора Константина. По живописности и своеобразной суровой красоте этот город не имеет себе равных в Алжире. Нигде нет столь гигантского крутого обрыва опоясывающей Константину пропасти, по краю которой проходит улица, так и называемая — бульвар Бездны. Нигде нет столь внушительно окаймляющего город с юга широкого полукольца шоссе, вознесенного на высоту более 100 метров над ущельем Руммель. Это шоссе большей частью проходит над массивными арками четвертькилометрового моста Сиди Рашид, названного в честь местного марабута (его кубба — на возвышающейся вблизи скале).
О мостах Константины можно написать целое исследование. Они соединяют этот «неожиданный мыс в растительном море», как назвал город родившийся в нем известный писатель Катеб Ясин, с окружающим плато, отдельные участки которого теперь заняты новыми районами разросшегося города. После Сиди Рашида самый большой мост — Аль-Кантара, расположенный на высоте 125 метров. Он наиболее старый (возведен еще римлянами), но неоднократно разрушался и восстанавливался. Название его — весьма обычное, в переводе означает «мост, виадук, арка». Оно явно восходит к названию главного моста Толедо — Алькантара, считавшегося в эпоху процветания мавританской Андалусии образцом для строителей и также сложенного заново арабами на древнеримском фундаменте. Да и рельеф Толедо, расположенного на высоком плато с обрывистыми краями и с трех сторон окруженного рекой Тахо, отчасти напоминает рельеф Константины.
Воспоминания об Андалусии не чужды жителям Константины, многие из которых, как и прочие алжирские горожане, возводят свою родословную к известным андалусским фамилиям. Например, шейх Абд аль-Хамид Бен Бадис (1887–1940), прозванный «отцом алжирского возрождения», принадлежал к старинной константинской семье, происходящей от правителей Гранады XII в. Об «андалусской ностальгии» константинцев пишет в своем романе «Неджма» и Катеб Ясин, упоминая, что речка Руммель, выходя к морю, называется уже Вади аль-Кебир «в память о другой утраченной реке, Гвадалквивире, которую мавры, изгнанные из Испании, не смогли взять с собой».
Если идти от вокзала через Аль-Кантару, то можно попасть в центр города. Мы гуляем по Константине, совершенно ошеломленные ее контрастами, внезапными наклонами и поворотами тенистых прямых улиц, витыми решетками балконов, аркадами и пилястрами по фасадам домов, навесами и сводами тесного и многолюдного рынка. Выходим на вымощенную брусчаткой большую площадь со столиками кафе под открытым небом. Это площадь Первого ноября (дня начала алжирской революции), бывшая площадь Бреши, называвшаяся так в память о проломе в крепостной стене, через который французы в 1837 г. ворвались в город.
Достопримечательностей здесь так много, что мы едва успеваем их заметить и далеко не всегда — запомнить.
— Главная в городе мечеть — Джамаа аль-Кебир. У нее, как видите, остроконечный минарет турецкого типа. Местные жители долго сопротивлялись французам, еще семь лет после падения столицы Алжира. А последний правитель Константины, Ахмед-бей, был турок по отцу и кабил по матери.
Выслушав гида, мы выходим по широкой улице Дарби Бен Мхиди к легкому и тонкому мосту через каньон Руммеля, тихо журчащего внизу.
— Этот, подъемный мост, — говорит Аззеддину, — только для пешеходов в отличие от Сиди Рашида и Аль-Кантары. Раньше его называли проход Перрего.
Через некоторое время мы оказываемся еще на одном висячем мосту — Сиди Мсид, который расположен выше всех прочих — на высоте 175 метров — и изображен, пожалуй, на большинстве рекламных проспектов Константины. Идти по нему даже жутковато: настолько зыбким кажется он и настолько далекими — уступы скалистых обрывов внизу, три этажа извивающегося между ними горного шоссе, редкие среди лесного массива дома в окрестностях города.
Наше пребывание в Константине было слишком ко^ ротким. Но нам удалось побывать в новом университете. Расположенной в огромной башне современного небоскреба, он отлично виден из любой точки волнообразного города, новыми кварталами раскинувшегося по близлежащим холмам, а старой частью нависшего над пропастью Руммеля. Двадцатиэтажное здание, только что достроенное, пахнет свежей краской и известью, внешне несколько напоминает Гидропроект в Москве у метро «Сокол». Об университетских встречах речь пойдет впереди. Замечу лишь, что посещение нового университета в самом традиционном из алжирских городов во многом помогло нам правильно понять соотношение традиций и новизны в жизни Алжира начала 70-х годов.
Из Константины мы выехали в Аннабу. Мне уже доводилось бывать в этом городе с ровными, прямыми улицами, мало характерными для облика алжирских городов, с густой зеленью высоких пальм на площади перед вокзалом и на широком центральном бульваре Революции. За истекшие десять лет Аннаба стала теснее, многолюднее, но сохранила прежний вид южного приморского города с европейской, по преимуществу геометрически правильной (квадратно-прямоугольной) архитектурой, с обилием магазинов, ларьков и просто одиночных торговцев, разложивших товар прямо на земле. Как и в Константине, здесь почти не замечаешь границы между современными и старинными кварталами. Но в отличие от Константины, где большинство мусульманок кутается в черные покрывала, здесь много женщин в европейских или традиционных цветастых платьях. Нам не удалось много походить по городу, так как жили мы в 14 километрах от него, в местечке Сераиди, куда наш автобус взбирался по крутому серпантину довольно долго, причем рев его мотора становился все жалобнее и жалобнее. Наконец мы оказывались на высоте 860 метров над уровнем моря, прямо у ворот роскошного отеля «Мунтаза», выглядевшего как рафинадный замок на высокой скале (раньше он так и назывался: Ксар дю Роше — Наскальный замок). Отличный вид на море и близлежащие горы, свежий, прохладный воздух напоминали нам, что равнинность и ровность Аннабы — это исключение из правила, случайный каприз алжирской природы, как бы пожелавшей отдохнуть от непрерывной сгорбленности и вздыбленности горного ландшафта.