Сказанное Нашитом довольно примечательно. Марокканские арабы (особенно интеллигенты), как правило, не ограничиваются констатацией того, что они арабы, но почти обязательно добавляют, что в Марокко не имеет значения, кем быть — арабом или бербером. В известной мере сейчас это так и есть. И тем не менее все обстоит гораздо сложнее. На протяжении всей истории Марокко со времени прихода сюда арабов в VII в. происходит непрерывный процесс арабизации берберов. Крупные города и деревни западной части страны заселены в основном арабами или смешавшимися с ними арабизированными берберами, в том числе полуарабизированными, то есть воспринявшими арабский язык, но сохраняющими также и свой. Поэтому очень трудно точно определить, сколько в Марокко арабов и сколько берберов, тем более что можно встретить и тех, и других в любом районе. По словам известного берберского деятеля Махджуба Ахардана, «все марокканцы — берберы» и в 15 километрах от Рабата, в племени земмур, арабского языка не знают. Он повторяет мнение французского ученого О. Бернара о том, что в Магрибе «нет арабов, а есть лишь берберы на разной стадии арабизации».
Называют разные цифры. Из них можно заключить, что от 50 до 70 процентов марокканцев — берберы, многие из которых (очевидно, большинство) двуязычны. Родной язык берберов Рифа (на севере страны) — тарифит, а берберов Среднего Атласа — тамазигт. При этом и те, и другие называют себя «имазиген» («свободные люди») и, понимая друг друга, обычно склонны не видеть все же существующих между ними различий в языке. Наиболее же распространенной группой берберов считаются шлехи, говорящие на языке ташелхит и населяющие горы Высокого Атласа, Анти-Атласа и долины реки Сус на юге, но за последнее время поселившиеся также в центре страны. Между ними и берберами Рифа лингвистические различия более значительны, чем между имазигенами.
Очевидно, помимо этих различий, о которых пишут журналисты и рассказывают гиды, есть и другие. Нам пришлось беседовать в Мекнесе с двумя молодыми служащими отеля «Риф». Оба они были берберами и считали родным языком ташелхит. Однако один из них сказал:
— Я — шлех, а мой товарищ — суси (то есть уроженец населенной теми же шлехами долины Сус. — В. А.).
Все это лишний раз говорит о том, что берберская проблема еще недостаточно изучена и связана во многом с непреодоленностью старых племенных барьеров и региональной замкнутости, которые постепенно разрушаются, но еще не разрушились.
Арабы Марокко — не менее сложная этническая общность, чем берберы. Это потомки не только пришедших в Магриб несколькими волнами в VII–XI вв. арабских племен (главным образом осевших на побережье Атлантики племен маакиль), но и части арабизировавшихся берберов, полностью забывших свой язык, андалусских мавров, принявших ислам европейских пленников. Кроме того, среди арабов и берберов Марокко почти всюду живут и говорят на их диалектах темнокожие потомки абидов (бывших рабов) «черной гвардии» Мулая Исмаила, которых к концу его жизни было около 150 тыс. Пестрота этнического состава марокканских арабов дополняется наличием выходцев почти из всех стран арабского мира, в равное время по тем или иным причинам эмигрировавших в Марокко. Нам, «в частности, приходилось сталкиваться с коренными марокканцами, ведущими свое происхождение от пришельцев из Ливана и Алжира.
Поэтому арабы Марокко стараются подчеркивать то, что их объединяет друг с другом, а также с берберами. Это в первую очередь арабский язык, которым владеет абсолютное большинство жителей страны независимо от происхождения, и религия ислама. Любопытно было говорить об этом с Нашитом. Он склонен считать арабский язык всемирным средством общения мусульман и вполне серьезно задавал, — например, такие вопросы: «А в России говорят по-арабски? А мусульмане там есть? Так на каком же языке они говорят?» Для мусульманина, верящего, что Коран был ниспослан пророку на арабском языке, все эти вопросы не столь уж наивны, как кажется сначала. К тому же Нашит был твердо убежден, что «мусульмане хорошие люди, потому что они боятся Аллаха». В его глазах христиане и коммунисты, разницу между которыми он ощущал довольно смутно, проигрывали именно потому, что не боялись Аллаха. Не случайно Нашита, «е читающего газет, но слушающего радио, из всех международных проблем интересовал больше всего вопрос о захваченных израильтянами святынях ислама в Иерусалиме.
Интересно было также сравнивать Нашита с Мухаммедом, который не задавал наивных вопросов и (вежливо избегал задевающих собеседника тем. Но если речь заходила об арабском языке в Марокко и о проблеме его разделения на литературный и народно-разговорный, то он обязательно замечал:
— У нас в этом отношении дело обстоит благополучнее, чем в других арабских странах. Разговорный арабский у нас единый для всей страны, особенно в городах, где говорят, как в Рабате и Касабланке.
Между тем известно и из работ ученых-лингвистов, и со слов других марокканцев (в частности, впоследствии знакомившего нас с Касабланкой гида Мустафы), что в стране около 13 различных говоров, арабских и берберских, что по-арабски в Рабате говорят не так, как в Фесе. Жители столицы лишь за последнее время стали приобретать особенности произношения, ранее свойственные Танжеру и прочим северным городам. Что же касается Касабланки и городов юга, то там арабский язык восходит к говорам бедуинских племен и отличается от диалектов других городов.
Единению всех марокканцев тем не менее способствуют и распространение арабского языка среди берберов (прежде всего в городах), и усилившееся за последние годы внимание к берберской культуре. Самобытность берберов признавалась и раньше — в особенностях крестьянской одежды, народных танцев и песен, фольклора и легенд, ремесел и ковроделия. Ныне сделан новый шаг: культура и язык берберов начинают серьезно изучаться. Предполагается, как заявил недавно король Хасан II, создание Института берберского языка. Уже упоминавшийся Газзаль еще в Рабате сказал нам, что недавно стал выходить литературный журнал «Тамазигт» на берберском языке, но на арабской графике ввиду отсутствия у берберов своей письменности.
Разумеется, это только начало. Журнал «Тамазигт» наряду с литературными произведениями печатает также материалы по языкознанию и по другим вопросам культуры. Речь идет о том, чтобы от простого упоминания о берберской специфике перейти к ее глубокому пониманию. Вместе с тем распространение образования среди берберов будет способствовать изживанию ими черт племенной замкнутости и обособленности. Ныне нередко берберская молодежь после обучения в школе говорит на более литературном арабском языке, нежели молодые арабы, для которых арабский — это прежде всего родной диалект их местности. В результате среди Деятелей арабоязычной культуры марокканской нации растет и несомненно будет расти доля берберов, что еще более сблизит оба народа, подчеркнув общность их культурного достояния.
Фес и фаси
Эта общность, как и тесная сплетенность ее с андалусско-мавританскими традициями, полнее всего ощущается в Фесе.
— Фес, — говорил нам гид Мухаммед, — историческая, научная и культурная столица королевства, самый старинный арабский город в Марокко, расположенный на плодородном плато рядом с горами Среднего Атласа, на высоте пятисот метров над уровнем моря. Его основал первый арабский государь в Марокко Мулай Идрис, но строили и особенно перестраивали, пожалуй, все последующие правители. В результате город делится на «старый», «новый» и «современный».
Подъехав к Фесу, мы могли добавить к сказанному, что расположенные на возвышенности его современные кварталы не представляют интереса. С площадки у примыкающего к ним отеля «Мериниды» (в котором незадолго до нашего приезда в Марокко проходила сессия министров иностранных дел государств, входящих в Организацию Исламская конференция)’ открывается великолепный вид на раскинувшийся в низине старый город: древние, обветшалые стены коричневато-охристого оттенка окружают море плоских темно-зеленых крыш старинных домов и сеть извилистых переулков, над которыми, подобно мачтам кораблей, высятся посеревшие от времени четырехгранники минаретов. Говорят, их здесь около 300. Панорама города, воспроизведенная на множестве реклам и открыток, виденных нами раньше, настолько красива, что сама кажется неправдоподобно картинной, чем-то вроде застывшего кадра цветного кинофильма.