— Профактивисты настаивали на праве заниматься делами профсоюзов в рабочее время три-четыре раза в неделю по два-три часа. Администрация на это не соглашалась и постепенно, чтобы предотвратить сбои в работе, стала переводить этих людей с ключевых участков производства на второстепенные. Так возник конфликт, а за ним — увольнение профактивистов за самовольные отлучки. Ответом на это и стала забастовка, в которой приняло участие поначалу 80–90 процентов персонала. Но затем число стачечников постепенно сократилось до ничтожного меньшинства, которое и было уволено.
Несмотря на неудачу забастовки, сама ее длительность и особенно то, что она имела место на СОМАКА, говорит о многом. Это один из тех ценных уроков классовой борьбы, которые закаляют молодой рабочий класс афро-азиатских стран, в том числе его наиболее высокооплачиваемую фракцию, дают ему опыт социального противоборства не только с иностранным (как в колониальные времена), по и с национальным капиталом и пробуржуазной национальной технократией.
Выслушав мой рассказ о посещении СОМАКА, Джамаль сказал:
— Да, о забастовке там в свое время много говорили. Она опровергла высказывания некоторых левых экстремистов, обвиняющих рабочий класс в «обуржуазивании». К сожалению, у нас квалифицированные рабочие составляют меньшинство пролетариата. А только они до конца втянуты в процесс капиталистического развития и поэтому относительно быстро обретают классовое самосознание.
Мне интересно было знать мнение именно Джамаля, знающего положение в родном городе и практически, и теоретически. И он мне многое рассказал и объяснил. Разумеется, я не помню весь его рассказ дословно, ибо записывал все услышанное позже. Но в целом я узнал примерно следующее.
Прибывающие в Казу (Джамаль предпочитал говорить так) сельские мигранты, а они теперь здесь в большинстве, как правило, порывают связи с деревней и племенем, но сохраняют «чувство привязанности» к ним. Прежде всего это касается берберов, у которых племенные связи особенно крепки, но аристократия очень осовременилась. Из ее рядов вышла часть вездесущей буржуазии суси, названной так по своим первым отрядам, образованным выходцами из области Сус. Она процветает, нередко при поддержке соплеменников. Например, в Казе бербер — владелец одного металлообрабатывающего завода нанимает рабочих только из своего племени и только на время. За 6–7 месяцев персонал завода почти полностью обновляется: одни возвращаются в села, другие — их братья, сыновья и т. д. — сменяют их. В результате предприниматель имеет возможность не выплачивать своим рабочим (как «временным») предусмотренных законом социальных надбавок и выплат. Более того, рабочие у него фактик чески себя таковыми не чувствуют, «считая себя членами одного с хозяином племени». У берберов вообще — у рабочих, служащих, мелкой буржуазии и средних слоев — нередко сохраняются с деревней «не только сентиментальные, но и материальные связи». Однако инфляция и падение реальной заработной платы подрывают эти связи, лишая и горожан, и крестьян возможности помогать друг другу.
— Таким образом, — заметил Джамаль, — старые родо-патриархальные механизмы парализуются наступающим капитализмом.
Указывая на различия и конкуренцию между буржуазией суси и фаси, он в то же время сказал:
— Но все это отступает на второй план во время забастовок или рабочих демонстраций. Тогда все буржуа сплачиваются против рабочих, забывая о разногласиях.
По мнению Джамаля, берберы в Марокко не так уж отличаются от арабов, ибо последние в большинстве своем тоже когда-то были берберами. Только арабы или арабизированные берберы, как правило, утратили уже давно сложившиеся племенные структуры. Поэтому они легче приживаются в городе. А берберы, потерпев в городе неудачу, гораздо чаще возвращаются в родные места, где еще не в диковинку материальная взаимопомощь всех односельчан, наличие у них общих продовольственных запасов.
— Однако у всех марокканцев, — закончил Джамаль, — независимо от происхождения или земляческих настроений, есть сильная тяга к единству, более того — чувство принадлежности к единому народу.
Завершилось же знакомство с трудовой Казой интереснейшей поездкой к павильону международной ярмарки, расположенному недалеко от здания Аквариума в приморской части города. Меня привез туда Джамаль в последний вечер пребывания в Марокко, чтобы показать подготовку к празднику 10-летия органа ППС газеты «Аль-Баян». Мы уже издали увидели за оградой огромную полусферу крыши павильона.
— Здесь обычно организуются международные выставки и ярмарки, — сказал Джамаль. — А сейчас мы готовимся тут впервые не только в Марокко, но и вообще в арабском мире отпраздновать юбилей рабочей газеты. Все, что вы видите, как и плакаты в честь юбилея газеты в городе, мы делаем сами, в свободное от работы время.
Я действительно видел в городе, даже в центре (например, недалеко от ресторана «Шатобриан»), такие плакаты, выполненные аккуратно, но явно не профессионалами.
Мы вошли в здание павильона, изнутри напоминавшее планетарий. Несмотря на поздний час, все было ярко освещено. Около десятка человек в разных концах помещения работали без остановки: сколачивали стенды, устанавливали макеты, среди которых я узнал символ Рабата — башню Хасана, вывешивали транспаранты с лозунгами. К нам подошел руководивший работой Абд аль-Маджид Дуайиб, член Политбюро ППС и национального бюро МСТ. Широкоплечий, плотный, светлоглазый, он говорил весело и непринужденно:
— Здесь все мы работаем после полного рабочего дня и даже ночами, так как времени у нас мало: до юбилея всего неделя. Некоторые из товарищей взяли отпуск, чтобы работать круглые сутки.
Дуайиб учитель по профессии. Среди работающих я узнал и Халида Насыри, преподавателя университета и члена ЦК ППС, выступавшего с докладом на симпозиуме памяти Беляля. Он руководил несколькими парными и девушками, по виду студентами, которые спорили относительно наилучшего размещения в зале транспарантов, сообщавших о деятельности областных организаций партии.
— А это, — указал Джамаль на группу людей постарше, — члены регионального бюро ППС. У нашей партии ведь нет ни аппарата служащих, ни здания ЦК. Основной упор на местные секции. Одна из них располагается как раз в доме рядом со зданием ярмарки.
Дуайиб рассказывал, широким жестом показывая на зал:
— Здесь места на пятнадцать тысяч зрителей. Сцена уже готова. Мы ее сколотили сами. Предполагается, что на нашем празднике выступят лучшие артисты Марокко. Здесь же разместится экспозиция картин сорока марокканских художников.
Он подвел меня к смуглому коренастому человеку в спецовке, с крупным скуластым лицом и молотком в руках:
— А это товарищ Эль Хадж, тоже член Политбюро нашей партии.
Узнав, кто я и откуда, товарищ Эль Хадж широко улыбнулся;
— Вам надо бы остаться на празднование юбилея. Уж мы постараемся, чтобы он удался на славу.
Джамаль потом сказал мне, что товарищ Эль Хадж работает простым рабочим на текстильной фабрике и кроме выполнения партийных функций ведет также большую профсоюзную работу[10].
Мне показали, как будут выглядеть символы всех городов, как расположатся материалы на стендах, какие культурные мероприятия намечено провести во время фестиваля «Аль-Баян». А я смотрел на оживленные, вопреки усталости, лица Дуайиба, Эль Хаджа, Насыри, Джамаля, их помощников и видел, что они горды и счастливы. Всех этих людей разного возраста и разных профессий объединял энтузиазм служения интересам трудового народа, идеям научного социализма, равенства и справедливости на древней земле Магриба. Взяв все лучшее из матрибинской старины, они своим трудом отстаивали магрибинскую новь, прежде всего свое право, опираясь на традиции, идти к прогрессу.
10
Эль Хадж — псевдоним Мохамеда Бен Беллы, члена Национального бюро крупнейшего объединения марокканских профсоюзов МСТ.