И ети дети Федор да Василей сицяс выбирали сибе добрых коней, брали востры сабли, копья долгомерны и поехали всугон за девицей, за боhатырицей. И три hода им воротяты не было.
Приходил тут к отцу младший сын Иван-дурацек, стал просить блаословления ехать по цисто поле:
— Дай-ко мне блаословленьице с буйной головы до резвых ног ехать во цисто поле поискать етой девицы-боhатырицы, да не наеду-ли моїх брателков.
— Ой, дитя, да ты ешьчо глупешенько, да ты малешенько. Братья твої уехали, да вот три года їм воротяты нет…
А Иван не оступаїтце:
— Блаословишь — поеду, и не блаословишь — поеду!
— Ну, дай я тебя оммеряю руками.
Оммерил его: Иванушка не тонок, не толст — два аршина толшины.
— Ну, по своему корпусу можешь ехать!
Блаословил его с буйной головы до резвых ног.
Взял востру сабельку, копье долгомерное и выбрал коня по плецю.
Конь заскакивал через стены городовые, запрыгивал через реки текуцие, выехал он, как-бы на почтовую дорогу. Едет он день до вечера, красна солнышка до заката, никто ему не стрецяїтся: ни птица летущая, ни зверь текущий, ни славные боhатыри. Приезжает он к двум поворотам — стоїт столб, и на столбу написано: «Вправу руку самово себя спасать, коня потерять; влеву руку коня спасать, самово себя потерять». Два поворота хорошия! Ну, надо же самово себя показать. И поехал вправу руку.
И вот наехал он: стоїт дом под золотом.
Он колонулса во кольцо. Вышла к ему красавица.
— Што ты, бестия, на пустом месте? Занимается на станции!
Она стала вестей спрашивать.
— Ты у меня поспрашивай! Я — от тебя! Раньше покорми, напої, спать повали, потом вестей спрашивай!
Она напоїла, накормила его, повела во спаленку. Там кроватка вся на пружинках.
— Вались к стенки!
Он был целовек смекалистой.
— Нет, ты вались!
Толконул ее, она с кроватки прогрязла.
Там шум, гам: она улетела в глубокую яму, и там разорвали ее на мелки куски.
Он над ямой наклонилсе, скрыцял:
— Хто там?
— Довольно нас: тридцать три молодця привезёны!
— А нет-ли здесь моїх брателков, царя Картауза сыновей?
— Есь, есь!
— О, вояки! Добро воевали — в каку ловушку попали! Как я вас буду теперь выручать?
— Вырежь у коровы ремень, на конце сделай мор (?).
Он взял ето в ум: хлоп кулаком — корова повернулась (тут корова была на станции), снял кожу, скружил кожу в ординарный ремень, кроватку сметал проць, ремень спустил.
— Хватил-ли?
— Хватил, хватил!
— Заберет-ли нет у вас силы по ремню лезть?
— Да мы выветрены, не порато питаемся.
Ну, он стал їх по одному таскать и таскать, всех выволочил. Корову сварили.
— Порато не обжоривайтесь.
Ну, ету корову съевши, дом сожгли, всяк себе скрыцял добра коня. Иван-царевич братьев отправил домой отдыхать, а сам поехал дальше. Ехал близко-ли, далеко-ли, низко-ли, высоко-ли, видит стоит избушка.
— Избушка поворотне к лесу шарами, ко мне воротами.
Избушка поворотилась. Он взошел на крыльцë, поколотился в кольцë, — вышла к ему распрестарая старая старуха.
— Вот бестия на пустом месте: какие старухи на станциях служат!
Старуха его напоїла, накормила, стала вестей спрашивать.
— Куда путь держишь?
Он сказал.
— Ну, ложись спать, утро вечера мудренея.
Поутру Иван-царевич говорит:
— Бабушка, предоставиь свою буйну голову к моїм могутным плецям, направь меня на ум-разум.
— Много молодцев проежживало, да не столь много вежливо говаривало! Возьми, дитятко, моего худа коня, оставь мне своего добра коня. На обратном пути пригодитсе, а теперь довезет тебя конь до моей сестры.
Он сел на ее худа коня: перчатку обронил, говорит коню:
— Стой! Перчатку обронил!
А конь отвечает:
— В кою пору ты говорил, я уж двести верст проскакал.
Как сказал, так и делом: доскакали, — стоїт избушка.
Он ее омолитвовал, в избушки аминь отдало.
Выходивши распрестарая старуха.
— О, какие развезены старухи на станциях!
Бабушка его напоїла, накормила и распросила.
— Предоставь свою буйну голову к моїм могутным плечам, наставь на путь истинной.
— Много молодцев проежживало, да не столь много вежливо говаривало. Ложись-ко спать, поутру будем путь-дорожка смекать.
Поутру она говорит ему:
— Возьми моего худа коня, оставь своего добра коня, ето в обратном пути все тебе пригодитсе.