— И этот вот бог велит любить немцев и других врагов! — воскликнул Пястун. — Непостижимо!
Гости усмехнулись.
Тогда хозяин встал, поднял с земли два прутика и, сложив их крестом, показал гостям.
— Я видел этот знак, — сказал он, — и знаю, что его чтят люди новой веры… даже носят на груди, чтобы он оберегал их от всего дурного… Скажите мне, что он означает?
— Если вы захотите меня послушать, — молвил младший и с этими словами благоговейно взял крестик, поцеловал его, затем, достав из-за ворота другой крест, металлический, показал его Пястуну, — если вы хотите послушать, я с охотой расскажу вам об этом знаке и о новой вере, ибо и я и спутник мой ради того и пустились в странствие, чтобы искать детей бога единого и обращать к нему тех, кто ещё не знает его… Крест — знак того, кто явился на свет далеко на Востоке в лоне избранного народа, знак сына божья и самого бога во плоти…
Пястун с любопытством уставился на чужеземца; он хотел было что-то спросить, но промолчал, и гость продолжал свой рассказ:
— Был в ту пору на Востоке избранный народ, единственный среди идолопоклонников признававший бога единого, сотворившего небо и землю. В народе том были пророки, которым господь возвестил, что пошлёт на землю своего сына, дабы он возродил мир новой верой, засвидетельствовав истинность её всей своей жизнью. В назначенный день и час пророчество сбылось: миру явился сам бог, рождённый девой… в бедности, в убогих яслях, где-то на перепутье. Вся жизнь его была исполнена чудес. Едва выйдя из отроческого возраста, он обращал людей и открывал им глаза, исцелял больных, воскрешал мёртвых и утешал страждущих. Ни царём, ни вождём, ни господином он быть не хотел. Жил он у своего приёмного отца, плотника, среди рыбаков и простолюдинов, однако все признавали в нём бога по истинности и святости изрекаемых им слов и по тем чудесам, которые он творил. Учение его проникало в сердца всех. Он учил, что бог один, что все люди — дети его, братья между собой, и что они должны любить друг друга и делать добро. Он предписывал жизнь скромную и бедную, прощение обид и заботу о немощных. Злые люди, не уверовавшие в богочеловека и страшившиеся его, ибо он запрещал им делать зло, возвели на него обвинение, осудили и, распяв на таком вот деревянном кресте, умертвили…
Пястун вздохнул.
— Как же бог допустил, чтобы его мучили?
— Он сделал это по доброй воле, дабы показать, что он бог, и, замученный, распятый, воскрес из мёртвых и вознёсся на небо.
— И так это было? — спросил хозяин.
— Так было, — ответил гость, — совершилось и много других чудес, подкрепляющих дело божье. Однако наибольшим чудом было то, что рыбаки и плотники, простой народ смог обратить в эту веру царей, мудрецов, властителей мира и что низвергли они алтари лжебогов, а вера эта день ото дня все ширится и крепнет…
Пястун молча слушал, а второй путник, державший в руках сделанный им из палочек крестик, добавил, что этот знак смерти стал символом новой жизни, и потому его носят приверженцы веры, наречённой именем божьим, коль следуют по начертанному им пути.
Простой человек был Пястун, однако он многое понял, иное было ему неясно, тогда он спрашивал или даже спорил; таким образом, беседа затянулась до поздней ночи.
Они сидели на крыльце, откуда видны были озеро и башня, высившаяся среди широких просторов. Вдруг в темноте блеснул огонёк на одном из холмов, и пламя столбом поднялось ввысь. Приезжие ещё не успели спросить, что это означает, как показались ещё и ещё такие же огоньки… даже в лесу загорелись костры, и заревом занялось небо.
— Что это за огни? — спросили гости, — не пожары ли это, не враг, ли поджигает дома?
— Нет… Это огненные вицы, — ответил Пястун, — они возвещают войну… В эту минуту весь край, все наши общины узнают, что пора выступить в поход… туда…
Он показал на башню.
Словно в насмешку над кметами, огнём возвестившими войну, князь велел поджечь на вершине башни ворох лучины.
Вспыхнул гигантский костёр, как будто вся башня пылала внутри.
Пламя отражалось в глади озера. Зрелище было великолепное и в то же время страшное. Огненными письменами на фоне ночи начертали свой приход война и смерть. Приезжие грустно вздохнули.
— Не бойтесь, — успокаивал их Пястун, — чужих у нас никто не тронет, хотя б и началась война, а пока народ соберётся, может пройти несколько дней. Прошу вас, останьтесь у меня на завтра… Это день моего сына, торжественный для меня: ему исполняется семь лет — начинается его жизнь. Не знаю, приедет ли ко мне кто-нибудь из близких, теперь все поглощены войной… так прошу вас, братья мои по языку, исповедующие бога мира, будьте дружками моего дитяти.