— У меня ничего нет. Я… ничего не знаю.
Нахмурившись, мулла отвернулся. Он был так раздосадован, что, уходя, забыл нагнуться в низкой двери юрты и ударился головой — салле сбилось.
Умирающий, проводив взглядом муллу, облегченно вздохнул.
В юрту вошла старуха, сгорбившаяся, в белом платке, опущенном до самых глаз; платок туго обтягивал лоб, сзади свободно падая на спину.
— Позови… моего сына, — тихо попросил умирающий.
Старуха, пятясь, удалилась. Скоро в юрту быстрым шагом вошел молодой человек в новом светло-сером костюме. У него было смуглое лицо с правильным мягким овалом, густые вьющиеся волосы — он совсем не походил на коренного жителя степей. Глаза из-под густых черных бровей смотрели открыто и прямо.
— Подойди ближе, Алибек, — при виде сына голос отца окреп; повернув голову, он внимательно осмотрел юношу, который, подтянув брюки на коленях, осторожно присел на кошму. — Так ты учишься?
— Да, отец.
— Где же ты учишься? В медресе[4]?
— Нет, в институте.
— А, понимаю, — кивнул головой отец. — Медресе нет, есть институт. И кем же ты будешь? Мугалимом[5]?
— Да, буду преподавать историю.
— Не надо столько учиться, чтобы стать мугалимом. Тебе уже двадцать пять лет, а ты все учишься.
— Была война, отец…
— И ты воевал?
— Нет, я работал на железной дороге.
— Сколько же ты получал?
Что-то вроде усмешки появилось на губах Алибека.
— Дело не в деньгах. В войну о них не думали. Было очень трудное время. Я хотел на фронт, но на железной дороге тоже нужны были люди.
— Фронт, война… — тихо повторил Абукаир и задумался. — Алибек, выслушай меня внимательно. Тебе надо знать о своем отце… В жизни я совершал ошибки, их мне простили. Но одну, самую большую, я сам не прощу себе. Я оставил тебя одного, а должен был остаться с тобой или увезти… Тогда тебе было всего пять месяцев от роду…
Абукаир вздохнул и замолчал, прикрыв глаза, что-то вспоминая. Лицо его неожиданно осветилось слабой улыбкой, губы дрогнули.
— У тебя была хорошая мать, Алибек.
— Очень хорошая. Но она рано умерла.
— И все же это она вырастила тебя таким.
— Она и другие… Я воспитывался в детдоме, потом жил в интернате.
— Она была казашка. Ты кем себя считаешь?
— Казахом.
— Воля твоя. Ты должен знать, что в тебе — иранская кровь.
— Иранская?
— Да. — Абукаир вздохнул, медленно повел головой. — Не могу говорить, а сказать тебе надо многое… Иран! Предки наши вышли оттуда. Знаешь ли ты о походе хивинских ханов в Хорасан?
— Это было в девятнадцатом веке.
— Может быть… В том походе были кара-калпаки. Тогда было захвачено в плен много иранцев, их превратили в рабов. Мои предки попали к кара-калпакам в род канглы, их не стали держать на положении рабов.
— К тому времени пришли русские, — вставил Алибек.
— Что? — брови Абукаира болезненно опустились. — При чем тут русские?
— Я изучаю историю отец, — тихо пояснил Алибек. — И знаю об этом. Не знал только…
— Так вот слушай, — перебил его отец. — Мне надо успеть сказать. Это не главное… Главное потом… Предки наши не женились на кара-калпаках, но переняли их обычаи. Вот почему я говорю, что в тебе иранская кровь. Иран! — вздохнул старик и помолчал, потом признался. — Я пришел оттуда через Синьцзян. Ты сказал, что изучаешь историю. Я тоже кое-что знаю. Все, что называют здесь, в мусульманских странах, культурой, освещено солнцем Ирана…
Алибек хотел было возразить, но старик устало прикрыл глаза, руки беспокойно взметнулись и упали. После тягостного молчания Абукаир тихо произнес:
— Не будем больше об этом… Надо сказать главное… Пойди, посмотри, нет ли возле юрты посторонних.
Вокруг не было ни души, люди работали на рисовых плантациях, только пожилая женщина в белом платке сидела молча у потухшего, очага. Это была тетка Алибека, сестра матери.
Алибек вернулся в юрту.
— Можешь говорить, отец, я слушаю.
Абукаир сделал глубокий вздох, как бы набираясь сил.
— Ты найдешь сокровища, спрятанные Джунаид-ханом, — вот мое завещание тебе.
У Алибека от изумления поднялись густые брови, он наклонился к отцу, изучающе посмотрел ему в лицо.
— Не сомневайся, сын. Я в твердой памяти.
— Какие сокровища?
— Слушай. Когда мы уходили от погони, у нас был обоз — караван верблюдов. Мы бросили его. Это задержало преследователей, они занялись верблюдами. Джунаид-хан воспользовался этим. Чтобы облегчить бег лошадей, он спрятал часть сокровищ — золото, дорогие ковры — в старые развалины. Это в междуречье, возле старого русла Сыр-Дарьи.