Куван-Дарья
Три дня качался Алибек на верблюде, и вот караван подошел к Куван-Дарье.
Справа протекала Сыр-Дарья, отгороженная по берегу густой зарослью тугая; рядом пролегла узкая полоска поймы — разлив светло-зеленого камыша, колыхавшегося под ветром, как пшеничное в пору цветения поле. Караван шел по кромке поймы. От реки веяло прохладой, а слева простиралась холмистая песчаная пустыня, там — ни клочка зелени, ветер поднимал желтую пыль, оттуда веяло жаром, как из печи. Далеко виднелись извилины сухого русла. Когда-то по Куван-Дарье текла вода, по берегам жили люди.
Давно, еще в детстве, слышал Алибек из уст стариков предание: разгневался за что-то на куван-дарьинцев бог — сорвалась ночью с ясного неба звезда, раскаленным камнем летела она к земле, все увеличиваясь, и ударила прямо в берег Куван-Дарьи, взрыла его и перегородила воду. И кончилась жизнь на Куван-Дарье.
В одном месте пойма Сыр-Дарьи сузилась и сошла на нет, ее вытеснила гряда высоких каменистых холмов, протянувшихся вдоль берега… Не здесь ли упала сказочная звезда, в наказание куван-дарьинцам, и перегородила реку? Похоже было, что какой-то исполин взрыхлил, взбудоражил тут землю, вывернул на поверхность камни, — так непривычна для глаза эта каменная гряда рядом с необозримой, как море, равниной, усеянной невысокими переменчивыми барханами.
Караван двинулся через каменную гряду. Жакуп сидел на переднем верблюде, качаясь в такт идущему верблюду. Старик был одет, как всегда, в ватный чапан, на голове — лисий тымак; эта одежда хорошо защищала летом от палящих лучей солнца, зимой — от пронизывающих холодных ветров. Алибек ехал на последнем верблюде и видел всех мерно шагающих, медлительных, тяжело нагруженных «кораблей пустыни» и полусогнутую спину Жакупа.
Поднявшись на каменистый гребень, Алибек отчетливо увидел сухое русло Куван-Дарьи. Много времени прошло с тех пор, как Яксарт[9] изменил свое течение, а русло Куван-Дарьи хорошо сохранилось, его не занесло песком. Далеко видны извилистые берега, уходящие к горизонту. В иных местах русло было пересечено песчаными косами, в иных — дно покрывали заросли саксаула или мелкого кустарника; возле ближнего поворота ветер, выдувая песок, даже углубил русло, и темный берег высился террасами.
Палило солнце, дул сильный ветер, внизу шумел переметаемый с места на место песок. Вокруг — ни одной души. Только степной орел кружился в вышине: порывистый сильный ветер сбивал его, как только он расправлял крылья, и хищник, торопливо махая, поднимался еще выше, расправлял крылья, и опять ветер сбивал его с плавного круга. Тщетными были его усилия, как и вообще напрасной казалась его охота: внизу ничего не было живого, что могло бы пойти в пищу.
Грустно было смотреть на эту картину давно отшумевшей жизни. Внизу, под ногами, у ската каменистой гряды, застывшей речной рябью волн лежал мертвый песок, и ни единой травинки тут не росло. Только вдали возле песчаных холмов покачивались редкие сухие кустарники да на дне русла дымчато серел саксаульник. Желтые барханы стояли печально и безмолвно, как насыпи на могилах, и береговой обрыв на повороте русла, обдуваемый ветром, казался сейчас стеной огромной, развалившейся в одну сторону могилы.
Что похоронено под этими песками, которые всегда там, где нет воды и жизни? Люди рождались, росли, жили, любя и страдая, трудились, строили жилища, но остались под зыбучими песками только их кости да черепки посуды, из которой они ели. Что за люди тут жили? Как ни напрягал Алибек память, не мог вспомнить ничего такого, что походило бы на предание, услышанное в детстве, — история не запечатлела в своих летописях факта о свалившейся с неба беде. Народ, живший здесь много веков назад и рассеявшийся по лицу земли, остался неизвестен, он утратил свое наименование, слился и смешался с другими народами.