На форзаце книги нашлась подпись «Семену на добрую память от матери настоятельницы...»
Я нахмурился, вспомнив, что Пахом говорил о том, что парнишка уехал в деревню к старой матушке. В этой истории начались появляться расхождения.
Я зажег «Фонарь Харона» и осмотрел комнату, заметив на стене странное затемнение. Но стоило мне подойти ближе, как пятно исчезло, словно его и не было. Я щелкнул выключателем у двери, и под потолком вспыхнула лампа, разогнавшая полумрак. На стене не нашлось ничего подозрительного, кроме небольшого гвоздя, на котором раньше что-то висело. Быть может, картина... Более темный оттенок на выцветших обоях свидетельствовал о том, что предмет был квадратным и не особенно крупным.
Потушив лампу, я еще раз осмотрел комнату и вышел из нее. Запер за собой дверь и направился к лестнице, ведущей на второй этаж.
Здесь было три комнаты, и две из них оказались заставлены уже привычной отремонтированной либо подготовленной к починке мебелью. Правда, здесь были исключительно небольшие предметы интерьера — типа стульев и лавок. А вот третья комната была и спальней и кабинетом одновременно. В углу ютилась кровать с комком из одеяла и покрывала, на полу лежала брошенная подушка. А у окна расположился большой, заваленный бумагами стол — среди них я заметил розовый корешок квитанции из профсоюза. Осторожно вытащил ее, взглянул на бланк. Судя по цифре, Пахом сумел задолжать организации, значит, дела его и впрямь были очень плохи...
У стены стоял буфет, он был слегка выдвинут — для того, видимо, чтобы его можно было без труда протирать от пыли. На полочке за стеклом стояла бронзовая рамка со старым черно-белым снимком, на котором был изображен молодой Пахом и девушка в скромном закрытом платье. В волосы ее была вплетена светлая лента. Рядом с фотокарточкой расположилась выточенная из камня фигурка Искупителя, на шее которого висел кулон — такие обычно выдавали воспитанникам приюта на торжественном выпуске во взрослую жизнь. По обычаю, приютские дорожили этими вещицами и не выбрасывали их.
Третьим сокровищем, которое Пахом доверил буфету, была тарелка с рисунком Петрограда. Художник изобразил город серыми красками и только солнце было выделено несколькими нарочито грубыми яркими мазками. Внутри светила художник искусно разместил блестящие камешки, отражающие свет.
Я внимательно осмотрел все под бликами фонаря, но не нашел ничего подозрительного. И это как раз и наводило на нехорошие мысли.
Здравый смысл подсказывал мне, что в подобной мастерской обязательно должны были затаиться призраки. И даже без старинной чужой мебели в каждом доме всегда кто-то да задерживался. Особенно в доходных домах начала века. Во времена Смуты на рабочих окраинах творилось всякое, и после этого «всякого», в межмирье всегда оставалось много призраков тех, кто умер по независящим от него причинам. Но здесь же никого не было! Даже тени, если не считать некого намека в комнате Семки. Да и в существовании той я уже начинал сомневаться. Скорее всего, от блуждания в потемках я уже начал видеть то, чего не было.
Я потер подбородок, раздумывая, что же такого могло произойти. Причиной того, что дела у реставратора вдруг пошли неважно, явно были не призраки. И даже, скорее всего, не проклятые вещи, вроде той деревянной игрушки, вспоминать о которой мне не хотелось.
У меня даже мелькнула мысль, что неплохо было бы засыпать каждый предмет в мастерской солью — эта приправа помогала от случайного забредшего духа, который не владел собой в достаточной степени. Но после недолгих раздумий я все же отмел эту идею. Не в слабых духах тут было дело... Но что остается?
В дом, например, мог пробираться призрак, живущий неподалеку. Или же виной всем несчастьям Пахома был его подмастерье. Мастеровой доверял Семену, и даже если предположить, что парень и впрямь не был подлым, то он вполне мог стать одержимым. Сильный призрак был способен брать тело мальчишки под контроль на время. И парень мог даже не ведать, что творит... Тогда его эмоции были понятны. После отъезда призрак убрался отсюда вместе с носителем, и поэтому я не нашел его в доме.