— А вы разве не врач?
— А что похожа? Я учёный, пускай и доктор наук по биологии и медицине. И, несмотря на мои способности в этой сфере, я предпочитаю изучать и изменять человеческий организм, а не чинить его. Le génie c'est l'ésprit, qui sait son terme. Так у вас вроде говорят?
Родной язык, прозвучавший столь внезапно и так чисто, вернул мне ощущение реальности и освежил разум.
— Вы знаете оливийский?
— Да, было немного практики. Может, как-нибудь потом расскажу об этом. Для этого у нас будет ещё очень много времени.
Доброжелательный тон собеседницы и общая уютная атмосфера, царствовавшая в палате, производили довольно приятное впечатление. Я впервые за очень долгое время чувствовала себя в безопасности, полностью окружённая незримой заботой девушки, сидящей неподалёку.
— А что это за жижа в капельнице?
— О, это? Мой новый эксперимент. Я же говорю, я учёный, а потому вместо того, чтобы просто поставить тебе новое сердце, я решила попробовать установить кое-что получше. Не волнуйся, все твои жизненные показатели будут в норме, а возможно, даже улучшатся на фоне замены. Просто это было моим условием, в обмен на спасение твоей жизни. Прости за такой прагматизм и за то, что не поставила тебя в известность до процедуры, но, боюсь, сделать полноценный протез иным способом возможности у меня не было. Всё-таки новые органы на деревьях не растут и грузовиками их сюда не завозят, вот и пришлось прибегнуть к имплантату.
— И что же у меня теперь вместо сердца?
— Ничего супертехнологичного, всего лишь полностью новый грудной мотор, слепленный из выращенной в домашних условиях живой ткани по схемам из медицинских учебников моего университета, который мне так и не довелось окончить. В любом случае ещё какое-то время ты, Вивьен, должна побыть у меня под наблюдением, как минимум до конца процедуры замены крови. А потому мне придётся потерпеть всех тех, кто готов ради сенсации приехать даже в эту страну. Остаётся только надеяться, что недавний теракт привлёк их гораздо больше, — отложив книгу и поднявшись со стула в дальнем углу комнаты, на котором всё это время и сидела, сказала девушка.
— Замены крови?
— Новому мотору требуется новое топливо. Вот эта синяя жижа, — она указала на капельницу, — теперь твоя новая кровь. Я сама разработала её формулу, и она будет куда полезнее предыдущей. Ты как минимум будешь лишена риска получить тромб или сахарный диабет. Но за это поблагодаришь потом, а сейчас тебе было бы неплохо поболтать с парой моих друзей, которые ждут не дождутся шанса встретиться с тобой.
— Я не очень понимаю...
— Просто знай, что это необходимо для твоей безопасности. Эти люди, они мои знакомые из Босгора, и, возможно, при благоприятном исходе, они смогут увезти тебя из страны в более подходящее для такой милой пташки место. По крайней мере, они смогут сделать это аккуратнее и безопаснее всего.
— Я так и не поняла, что мне делать и как...
— Всё, что они скажут. Вероятно, они просто будут расспрашивать тебя и вживят маячок. Но, что уж поделать, такова их работа — пустословить и наблюдать. В любом случае им нужно будет какое-то время, чтобы обо всём договориться, и до той поры лучше бы тебе никому не рассказывать про их визит.
Наклонившись ко мне так, словно разговаривала с неразумным ребёнком, доктор, наигранно нежным голосом, произнесла:
— Ведь ты не хочешь навредить нашей дружбе?
— А мы друзья?
— Конечно. А друзьям принято заботиться друг о друге и не разбалтывать свои секреты.
Поправив мою подушку и одарив последним колким взглядом, девушка чинно вышла из палаты, оставив меня в полном одиночестве. Кажется, моя поездка окончательно превращается во что-то очень странное. Но я рада уже хотя бы тому, что жива, пусть и не до конца уверена, что моё текущее состояние можно назвать именно так.
Быть может, странное чувство отрешённости от мира, грызущее изнутри, возникает просто потому, что я в данный момент прикована к постели и этой странной капельнице, не имея сил даже для того, чтобы повернуться на бок. Ну или все эти переживания просто последствия стресса от недавнего происшествия и, по-видимому, крайне продолжительной операции.
Стараясь отвлечься от гнетущего чувства потерянности, я представляла предстоящую беседу с Венцеславом. Но легче от этого как-то не становилось, даже несмотря на то, что мне представлялось то, как он будет падать на колени в попытках получить прощение за два своих ужаснейших поступка, что и привели меня к тому состоянию, в котором нахожусь. А всё потому, что сейчас мне нужны вовсе не бесконечные объяснения и раскаяния, дарующие чувство победы в давно тлеющем споре, а родной дом, кружка горячего чая и горные пейзажи Оливии за окном.