Было около полудня. Когда смотришь на Новый Белград с высоты, он выглядит как открытка плохого качества. Слишком много прямых линий. Множество ящиков, сброшенных с воздуха, аккуратно расставленные коллективные гробы, как сказал бы толстяк Крлежа.
— Мы всё еще дети. А дети наших друзей уже учатся в гимназии.
— Мы всегда такими останемся.
— Ты уверен?
— Абсолютно. Вот я смотрю, как ты рисуешь.
— Как?
— Так, как будто играешь.
— Точно, я играю. Я знаю и другие игры.
— Какие?
— Потом расскажу. Кстати, и ты мальчишка. Ходишь удить рыбу.
— Обожаю.
— Почему?
— А черт его знает. Понимаешь, когда постоянно делаешь одну и ту же работу, ее сущность куда-то испаряется, просто исчезает. Над водой все по-другому, я хочу сказать, чувствуешь себя как-то естественно, органично, сидишь, смотришь и ждешь чего-то, что вообще не должно произойти. Только над водой я — это я. Больше нигде.
— Даже со мной?
— Трудный вопрос.
— Я хотела тебя спросить, ты меня любишь?
— Это легкий вопрос.
— Хорошо, только ты мне еще не сказал, что это за работа, которую ты постоянно делаешь?
— Ну, вот эта, люблю жену своего лучшего друга.
— Это обычная история.
— Разумеется, но, понимаешь, с нами она произошла впервые.
— Понимаю.
— Тут нечего понимать, просто это так.
Некоторое время мы молчали. Я смотрел на нее сбоку, как она рисует. Мне не нужно было ничего вспоминать. Мы сидели здесь, на террасе, в нашей истории. Она заметила, что я за ней наблюдаю. Повернула ко мне голову, будто собираясь что-то сказать, но я ее опередил:
— Пора обедать. Хочешь, я принесу что-нибудь сюда?
— Нет, давай поедим в доме. Пошли?
Она положила эскиз в папку и встала.
Я допил бренди и пошел за ней. Это нельзя назвать неинтересным, думал я, может быть из-за того, что это бессмысленно. Мы ели, не сводя друг с друга глаз.
— Закрой дверь на ключ, — сказала Вера, — если хочешь, чтобы я тебе кое-что показала.
Я сделал это молча и вернулся в комнату. Сел на кровать. Она подошла ко мне и коснулась меня пальцем.
— Раздеться? — спросила она невинно, как только она одна это умела, как будто это с ней впервые.
— Да, — сказал я голосом незнакомца, теряясь.
Она сняла с себя хлопчатобумажную рубашку, расстегнула джинсы, которые соскользнули на пол и осталась стоять, стройная, как мальчик, в тонкой короткой комбинации, с голыми плечами и руками. Потом сбросила и ее.
— Иди ко мне, — сказал я, и она опустилась на постель рядом со мной. Я положил руку на внутреннюю сторону ее бедра. Оно было теплым. Мы целовались долго, впереди была вся вторая половина дня, ночь, потом еще один день, пустое воскресенье, долгое, как год. На восемь или девять этажей ниже, в квартире судьи Димитриевича, в плохо обставленной комнате, без людей, светился пустой телевизионный экран. В кухне в вазочке остывал шоколадный пудинг. Привлеченная необычным, гипнотическим сиянием прилетела из соседнего парка сорока и села на карниз. Мы заснули.
Разбудил меня стук. Я прижал ладонь к Вериному рту, она открыла глаза, и я сделал ей знак молчать. Встал и беззвучно подошел к входной двери. Посмотрел в глазок. Это был он, Верин муж, мой лучший друг. Он стучал все сильнее, потом принялся колотить, закричал:
— Откройте, я знаю, что вы здесь.
Я перестал дышать. Совсем рядом друг с другом, разделенные только обычной деревянной дверью, бились два сердца. Вера подошла ко мне сзади и обняла меня. Она дрожала. Все продлилось полминуты, не больше. Потом его крики стали тише, удары слабее. Наконец он прислонился лбом к стене и совсем замолчал. Я слышал, как он всхлипывает.
Я взял Веру за руку и повел на террасу. Сумерки, с реки поднимался ветер. Темнота надвигалась из далеких равнин, конец дня походил на финальную сцену какого-то театрального зрелища, развивающегося подобно мистической драме — в далях атмосферы, движениях, красках и поднебесных знаках. Прямо перед глазами расстилалась широкая равнина неба с большими крепостями облаков, окрашенных кровью солнечного заката. Тьма навалилась разом, словно после сыгранного спектакля кто-то опустил тяжелый, глухой занавес. Мы стояли и смотрели друг на друга, молча, в тишине.
Мы знали, что дно не существует.
Перевод
Ларисы Савельевой