Все помолчали немного, потом санитары вынесли прикрытое тело, недовольные тем, что пять этажей придется пробираться по узкой, слабо освещенной лестнице. Докторша кашлянула и попросила человека средних лет подписать какую-то бумагу. Он это сделал, после чего крупная бледная брюнетка добавила, что всеми формальностями, связанными с похоронами, займется администрация больницы и что ему все сообщат. Потом она встала, попрощалась и ушла. Они остались вдвоем. Выяснилось, что этот человек — сын старушки, который больше десяти лет не выходил на улицу. Это не мой мир, сказал он, он мне вообще не нужен, здесь у меня было все, мама об этом позаботилась…
И теперь, идя по пустому ночному кварталу, она думала обо всем, о себе, о прошедшем дне, перевернувшем все с ног на голову, о старушке и о своем неминуемом конце, и никак не могла вспомнить, как она вышла из квартиры, сказала ли что-нибудь, уходя, и сказал ли он ей что-нибудь, что-то выбило ее из колеи, что-то, чему нет названия, или она его не знает, неважно что: не ужас, не тоска и не изумление, а все это вместе, и что-то еще, чему нет названия. Она пришла в себя только у следующего подопечного, куда, наверное, по инерции отправилась, и весь тот день, до позднего вечера, провела, обходя одиноких несчастных стариков, но больше не думала ни о чем печальном, нет, тот человек занял в ней лишь для него предназначенное пространство, куда извне не проникал никакой свет, потому что он сам был этот свет.
Наконец, она уснула, глубоко за полночь, успокоенная прогулкой, усмирив мысли, усталая, с легкой дрожью внизу живота. Никому не дано до конца проникнуть в собственные сны, и она не поняла свой, затопляющий мысли, какой-то искаженный, как, впрочем, и все другие сны. Ей снились все куры, которых она съела за всю свою жизнь, несколько сотен кур, набившихся в какой-то узкий, слабо освещенный коридор, похожий на тот, в многоэтажном доме старушки, они подходили к ней и клевали в ноги, как будто теперь они хотели съесть ее, прижавшуюся к шершавой грязной стене, не позволявшей убежать. И все, как одна, смотрели на нее промытыми глазами, полными боли. А она, вопреки жуткой сцене, все-таки улыбалась, предчувствуя, что эта стена, живая и податливая, как-то ее защищает, улыбалась, потому что откуда-то знала, что это только сон.
Утром, проснувшись, она не предавалась грезам, лежа в постели. Сразу же встала, приняла душ и, пока вытиралась, на мгновение в зеркале увидела свои еще свежие груди, потом оделась, накрасила губы и причесалась, полная решимости что-то с собой сделать. А потом, как будто что-то вспомнив, подошла к телефону и набрала один номер. Нет, она звонила не своей дочери, Неде. Обычно Неда сама звонит ей, как правило, в субботу вечером. Она позвонила в квартиру старушки. Телефон звонил долго, никто на том конце не снимал трубку. Но она ждала, она знала, почему это делает, у нее было достаточно времени — все время этого мира.
Это будет долгое ожидание. Все равно, она была готова ждать.
Перевод
Елены Сагалович
На следующее утро
(ремейк)
Вот что, — как сказал бы А. Д. Не люблю зиму. И лето тоже не люблю. Я не люблю даже смену времен года, хотя, должен признать, есть во всем этом какой-то определенный ритм, какая-то хоть иллюзорная, но перемена. Но все равно не люблю. Только-только переживу зиму, едва дотяну до лета, и вот мне уже кажется, что оно никогда не кончится…
Одним таким душным, поздним августовским вечером (точно не припомню, что это был за день, в голове у меня все смешалось, ведь в моей жизни ничего не происходило, но, к примеру, скажем, что этот вечер мог носить имя субботы, как это написано где-то у покойного М. М.) я болтался по улицам, просто так, без цели, без единой законченной мысли в голове. Новый Белград совершенно опустел, как это обычно и бывает летом, я целыми днями ничего не писал, мне была противна даже мысль о чем-либо подобном, но нет ничего хуже предопределенности, и я знал, что однажды мне все же придется сесть за рабочий стол. Редкие прохожие, казалось, все подряд, как будто только-только пробудились от долгого, одуряющего сна… как будто, под действием долгой амнезии пробуждения бродят бесцельно вокруг.