— Черт возьми, Порфий Петрович, род людской с его нравами, где ж я найду этот лед посреди такой жары?
«Этим льдом» своим Афанасий уже всех обитателей усадьбы измучил. Тяжкий зной навалился на окрестности, пивовары израсходовали все запасы, а он, торговый человек с рожденья, знает, что лед нынче стоит дорого. Пуд льда — пуд золота, думает про себя Афанасий, которого еще, с издёвочкой, прозвали Квасцы, потому как груб и падок на денежку и когда говорит про нее — губы сжимает, будто глотнул уксусу. Вот уж три дня как будет, помещик А. с летней усадьбы, что четыре версты от них, предложил ему невообразимую цену за телегу льда: празднует, мол, помолвку дочери, а питье-то охладить и нечем! Вне всяких сомнений, Афанасий неизлечимо болен той страстью, которой одержимы истинные торговцы всего мира: деньги, раздобытые спекуляцией, — вдвойне слаще, чем заработанные честным, тяжелым трудом.
Порфирию разговаривать не хочется, и он притворяется, что дремлет, а Афанасий, будто заноза у него в одном месте, все егозит и только: лед, лед да лед. Эта парочка на самом-то деле совершенно друг друга не выносит, их видимое сердечное взаимоучастие — лишь хорошо привившаяся личина, за которой скрывается антипатия, толерантность, как сказали бы нынешние европейские подростки. Афанасий, однако, в точности знает, что для него Порфирий, которого, так его, он кратко и якобы из искренней привязанности зовет Порфий, — единственный достойный собеседник: от него ведь, бог ты мой, можно кое-что и проведать, а на том и денежку поиметь. Поскольку, люди эти ученые совершенно непрактичны, одни мысли, да ничего не делают, вот Порфирий Петрович целый божий день только читает, курит трубку, мучается отсутствием аппетита и страдает от бессонницы и меланхолии. К тому же, похоже, записывает что-то в тетрадочку. Видать, дневник ведет. А вокруг такие блистательные прожекты пропадают, деньги не то что зовут и манят, а, род людской с его нравами, вопиют во весь голос.
Собственно говоря, их разговоры все такие — короткие и выматывающие — и длятся, как правило, столько, сколько у Афанасия хватает сил говорить. Порфирий Петрович в основном слушает и только иной раз что-нибудь пробормочет.
— Эх, Порфий мой, думаю, стоит отправиться к Т. в имение графини Аллилуевой. Ее мужики всегда много льда заготавливают.
— М-м-м, да, — говорит Порфирий кому-то, не вникая в то, о чем рассказывает Афанасий.
— И хорошо его хранят, в твердой земле, в больших ямах, непроницаемых и глубоких, закрывают соломой и овечьими шкурами. Что вы думаете, Порфий, стоило бы съездить, а?
— Простите? — откликается Порфирий совершенно безучастно.
— Я говорю, стоило бы съездить, хороший момент, только надо подождать, чтоб день выдался подходящий.
— Ах, это, — произносит Порфирий, — не знаю, попытайтесь.
— Так вот и я говорю, надо попытаться, только погода плохая, туда и назад день пути, а жара такая, что весь лед растопится.
— А почему вы не возите ночью, когда зной спадает? — спрашивает Порфирий, вероятно, все-таки немного заинтересовавшись историей в целом.
— Хороший вопрос, ничего не скажешь, род людской с его нравами, я и сам так думал, но дороги ужасно плохие и пересохшие. Если не перевернемся, то глыбы льда раскрошатся от тряски, хоть бы их и привязать хорошо. Ночь есть ночь, достаточно угодить в канаву, или, не дай бог, возчик задремлет — и готово дело. А графиню не уговорить лед дать ни бесплатно, ни в долг. Сначала деньги, а потом можно и о деле поговорить, я ее хорошо знаю, род людской с его нравами, она не то, что ее муж покойный, который, что уж тут скажешь, был добряк и транжира, только хорошие люди, не о том ли и вы давеча вечером сами вспоминали, раньше времени помирают.
— Да, — отзывается Порфирий, довольный такой премудростью, — немного злобы в человеке лишним не будет, если уж ничего не остается, она возбудит в нем охоту встать утром и сделать какую-нибудь пакость. А это еще один день жизни. День за днем — вот и век длинный.
— К тому же, думаю, — продолжает Афанасий свой рассказ, пропуская без внимания эту нравоучительную реплику, — мне бы достаточно было одного пасмурного денька, с ветерком и дождиком, чтобы переправить этот лед, а потом пусть снова палит. Чем сильнее жара, тем и цена лучше. Ведь могло бы выйти и так, разве нет, род людской с его нравами?