Да ладно, все мы, независимо от того, посещали ли лекции профессора Пантича или нет, знаем, что рано или поздно попадем на вскрытие, и все мы, кроме этого несчастного, неожиданного участника разового фестиваля прыгунов с высокого моста, сознательно или неосознанно, не столь уж это важно, следовали учению профессора о том, что у человека есть только одно обязательство: сделать все возможное, чтобы попадание в прозекторскую свершилось как можно позже… Полиция остановила движение. Весь город на мгновение замер, автомобилисты беспомощно давили на клаксоны, какой-то изувер впереди меня опустил стекло и принялся кричать:
— Да прыгай ты уже, идиот, чего ждешь?!
В ответ на это из соседней машины вышел крупный парень и с грозным видом направился к идиоту за рулем, но тот трусливо и быстро поднял стекло, и все закончилось лишь его угрозой и моей руганью, потому что я ругаюсь только за рулем. Наконец мученика уговорили принять окончательное решение в какой-нибудь другой, более подходящий день, который, в полном соответствии со статистическими исследованиями, непременно настанет; из-за этого я, успев все-таки принять душ и переодеться, осталась без бутерброда. Весь день придется жить на одном кофе, не считая утреннего чая с гостем из Женевы.
Ничего, дело сдвинулось.
Профессор Попович, наверняка, уже освоился, позвонил кому надо и теперь с ним обедает, но я об этом не думала. Этот может сам о себе позаботиться. Даже если он сойдет с ума, то и тогда не станет бросаться с моста, а если и бросится, то выплывет. Я примчалась в институт, проверила, все ли в порядке, подчистила, дополнила и размножила программу, попросила студентов последнего курса остаться на торжественное открытие симпозиума — и не потому, что они получат возможность услышать нечто умное, но ради увеличения числа присутствующих. Беда всех узко специальных мероприятий в том, что участники выступают друг для друга, обычных слушателей просто нет, или же таковым становится настолько скучно и непонятно, и они довольно быстро расходятся. Высокая черноглазая студентка с наслаждением, облизывая пальцы, ела булочку с повидлом. Увидев меня, предложила поделиться. Почему бы и нет, подумала я и, два раза откусив, обманула голод.
Академик Великич блистательно зачитал вступительное слово о необходимости понимания различий, особенно в наше время. Я перепечатывала его рукопись, и потому текст знала слово в слово, со всеми запятыми, кавычками и скобками, но истинное удовольствие получила только, когда он прочитал всё своим звучным баритоном: у старика восьмидесяти лет голос был как у тридцатилетнего. Если бы вы его услышали по радио, ни за что не смогли бы определить истинный возраст. Мы живем во время провозглашенного и признанного обществом, даже культивируемого нарциссизма, наша эпоха — эпоха эгоцентризма, и мир сегодня — пандемониум «Я», которое постоянно поддерживается и утверждается, но никто не желает участвовать в поддержке и утверждений других. Мы одиноки более, чем когда-либо в истории, и гештальт, уважаемые коллеги, может в борьбе с одиночеством, ставшим массовым явлением, пандемией наших дней, предложить нам ряд оперативных решений. Я верю, что на нашем собрании мы услышим о некоторых из них, сказал академик Великич и пожелал нам успешной работы, что было более чем любезно с его стороны, после чего покинул трибуну. Между тем профессор Пантич так и не появился, не подал никакого сигнала и даже не прислал записки, хотя ему вовремя направили официальное приглашение, я проверила.
Последовали самые разные доклады и сообщения — такие разные, что мне показалось, будто я нахожусь на пяти разных симпозиумах. Я сидела в президиуме и потому должна была старательно выслушивать всех, с начала и до конца. Диагноз старого Великича идеально подтверждался на этой послеобеденной сессии, которая, вызывая головные боли, затянулась до позднего вечера.
Рабочую часть открывая знаменитый Гордон М. из Гарварда, который вызывал восхищение в первую очередь аристократическим английским произношением, а также неизменной трубкой, а не содержанием своего доклада, тем более что его выступление было слегка видоизмененным текстом, уже зачитанным три года тому назад на симпозиуме в Брисбене. К тому же опубликованным в соответствующем сборнике, но все, включая и самого Гордона, соблюдая приличия, делали вид, будто этого не замечают. Было совершенно очевидно, что Гордон — один из тех знаменитых свадебных генералов, которые, путешествуя по всему миру, переезжают из города в город, распространяя о себе легенды на основании двух-трех докладов, которые они постоянно подправляют, расширяют, прихорашивают и комментируют. Все эти тексты, собранные и сведенные к сути, занимают десяток строк обязательного резюме. И ему остается только выбрать несколько общих мест, чтобы с англосаксонской надменностью, свысока глядя на мир, который видится ему только как пространство, подлежащее колонизации, немного перетасовать их — но и это, несмотря на приложенные усилия, далеко не всегда получается, и выходит все то же яйцо, только в профиль.