Тринадцать, говорю я вам. Терпимо. Больше — было бы тяжело.
Зачем я все это вам говорю? Понять нетрудно. И вообще мне плевать на то, слушаете ли вы меня или нет. Я считаю: главное — сказать. Хоть что-то. Если у вас в душе скребется невысказанное, то от такого груза следует избавиться, выбросить в море эту бутылку с запиской. Неважно, что вокруг плавает сто миллионов бутылок с такими же или похожими записками. Высказанное и вброшенное в мир рано или поздно дойдет до адресата, я уверен. Может быть, до вас прямо сейчас.
Несколько дней тому назад Тамара, то есть та, кого я называю Тамарой, позвонила мне, желая немедленно встретиться, ну а я просто не в состоянии отказать ей (об этом будет поподробнее, но пока еще пару пояснений). Можете догадаться, как я поступил. Да, именно так. А сколько раз говорил себе, что если она опять позовет меня, я соберусь с силами и просто поблагодарю за приглашение. И опять не выдержал. Пустые обещания! Годами я убеждал себя: пора заканчивать эту историю, — но все равно продолжал обманываться, потому что подсознательно хотел, чтобы Тамара меня позвала, это она делает только, когда что-то ей в голову взбредет или просто захочется, просто так, совершенно не считаясь с обстоятельствами, а потом пять дней подряд или месяц не дает о себе знать. А то и годы проходят без единой весточки, и я ничего не знаю о ней, где она, о чем думает, с кем живет, но все-таки, да-да, в самой глубине души, там, куда мне никак не удается добраться, я хочу, чтобы она думала обо мне, как я думаю о ней, то есть непрерывно, что — и не говорите мне ничего, потому что я сам все понимаю: — это весьма необычно и даже извращенно — посвящать все свои мысли тому, с кем вы встречаетесь крайне редко и кто не участвует в вашей повседневной жизни. К тому же неизвестно, где этот человек и вообще даст ли он о себе знать. А может быть, именно потому я столько думаю о ней, о Тамаре, о той, которую зову Тамарой. Не решаюсь назвать ее настоящее имя, сам не знаю почему. В конце концов, неужели обязательно все называть своими именами, и вообще, возможно ли говорить — обо всем? Скорее всего, нет, однако, чем больше я думаю о ней, тем больше она присутствует в каждой моей мысли. Не надо над этим смеяться — я не могу говорить об этом иначе, когда речь идет о боли, равно как не могу вспомнить, был ли в моей жизни хоть один день, когда бы я не подумал о ней.
Нет, не так. Следовало бы сказать: «думал», а не «подумал».
Я уже не могу вызвать в памяти то мгновение, когда увидел ее впервые. Это было давно, а все давно минувшее тонет, теряет четкие очертания. Во всяком случае, эта встреча, вероятно, произошла в самом начале нашей несчастной учебы, если это действительно была учеба, а не дрессировка с целью приучить нас к якобы счастливому будущему. Ужас, вытекающий из этого, вам хорошо известен. То есть я хочу сказать, произошло это так давно, что мне кажется, будто я знал ее всегда. Мало того — я знал ее еще до нашего знакомства. Ждал, когда она появится, и она появилась. А то, что ей потребовалось намного больше времени, чтобы воспринять меня — это уже совсем другая история. Я так настойчиво взывал к ней, что она просто должна была войти в мое пространство. Суть в том, и на этот счет я могу давать советы, опираясь на свой опыт — хотя он тут не помощник, ибо каждый должен испытать все сам, пропустить боль через себя, — суть, повторюсь, в следующем: в достаточной ли степени вы желаете чего-то, и хватит ли у вас сил выносить это желание, достаточно ли у вас времени и упорства посвятить ему всего себя. Желания стремятся к осуществлению, даже когда неизвестно, что с нами произойдет, если они сбудутся. Я добился своего, я научился сосредотачивать все свои мысли на Тамаре, но до сих пор не уверен в том, думала ли Тамара обо мне так же, как я о ней — думал и продолжаю думать.