Могу ли я привести доказательства? Хорошо; вам известен тип людей, у которых все невероятно нормально, все на своем месте, со временем они становятся совершенно безликими и, что еще хуже, совсем неэротичными, привлекательными не более, чем гладильная доска. К тому же, всё это длилось настолько долго, что мы со временем стали как брат и сестра, и то, чем мы иногда занимались по ночам, начало походить на инцест, с той лишь разницей, что в настоящем инцесте, смею предположить, присутствует чуть больше страсти. Вся ее жизнь протекала под тотальным самоконтролем, она всегда знала, чего хочет и к чему стремится — учеба, карьера… Готов поклясться, что и влюбилась она по плану, правда, ошиблась во мне, эдаком Спинозе, убежденном в том, что логика — вымышленная наука, возникшая в результате наших отчаянных усилий придумать Бога и разобраться в стихии. Эта стихия швыряет нас куда угодно, а мы безуспешно пытаемся ее упорядочить. А когда нам ошибочно кажется, что нам кое-что удалось, когда после пункта А и пункта Б следует некий вывод, тогда все умирает…
Потом свадьба, дни рождения детей, родня и друзья, выбор места летнего отдыха за год до его начала, не успеем приехать в Златибор, как она заявляет, что будущим летом едем в Египет, регулярное обновление гардероба и уборка квартиры, встречи с подружками-«маркизами» каждый второй вторник месяца в пять вечера, и так все время. Все дни под копирку. Жена-робот: ходит, работает, дышит, использует прокладки с крылышками и думает, что жизнь состоит в том, чтобы все было на своем месте. До тех пор, пока однажды утром, после малой гигиенической процедуры, ее муж, проверенный и пассионарный обожатель логического силлогизма, то есть я — именно так все оно и было, — ни встал с ощущением того, что две минуты назад занимался любовью с киборгом. Для нее оргазм был совершенно заурядным событием, ах, ах, плюс обязательное это было замечательно. Конечно же, поцелуй после всего, прежде чем оба поднимемся и займемся своими делами, решив в тот же день от первого до последнего слова прочитать «Униженных и оскорбленных» и, конечно же, разрушить Карфаген.
И шел дождь, и я дождался Исидору, накинул на нее курточку и укрыл зонтом, а она сказала мне, что надо подождать Милену, они договорились сегодня вместе поиграть. Когда, наконец, Милена вышла из школы, появилась Мария, и так мы вчетвером направились к ним домой. Оказалось, что Исидора забыла сказать моей бывшей идеальной, что в тот день пообедает у Милены и останется там играть, и потому мне пришлось взять на себя обязанности ответственного отца, а Мария любезно позволила мне зайти и позвонить. А раз уж я зашел, то нельзя было не остаться на чай, потому что глинтвейн я пью только по вечерам. Пока наши дети играли неизвестно во что в детской комнате, мне захотелось поиграть с Марией. Но не вышло.
Прошло первое полугодие.
Сушь началась рано, где-то в апреле. Какой-то истонченный голос моего разума предупреждал, чтобы я думал о том, что говорю, какая еще сушь в апреле, апрель, как правило, самый влажный месяц, но нет, в тот раз все было именно так, демоническая, глухая погода, ни капли днями, неделями, месяцами, до самого конца учебного года. Я просыпался с таким чувством, будто лежу в крематории, жар иссушал землю. Я воспринял это как знак свыше, как предупреждение.
Марию я опять увидел у школы, когда она, как и я, пришла на родительское собрание, за дневником. Девочки были на последнем перед каникулами занятии, а мой приятель, с которым я до этого несколько раз сходил на баскетбол и рыбалку, застрял где-то в городе. Мария улыбнулась мне, а потом совсем легко, без всякой задней мысли и без капельки отчаянья, как будто о какой-то ерунде, почти шутя, сказала, что знает, как ее добропорядочный регулярно посещает бордели (кстати, это правда, несколько раз он звал туда и меня), но, боже мой, каждый имеет право на маленькие странности. Потом последовала драматическая пауза, словно она раздумывала, не сказать ли еще кое-что. И сказала: «Мне нравятся твои руки, и особенно нравится серьезность, с которой ты делаешь домашние задания Исидоры, я листала ее тетради, чтобы сравнить их с Милениными, ты не делаешь ляпов». Точно, подумал я, впервые заметив одну особенность, о которой расскажу позднее. Да-да, Бог неумолим и праведен, тридцать с чем-то лет спустя я восполнил пробелы в своем образовании, допущенные когда-то, и овладел, наконец, тонкостями поэзии Ракича и сложными математическими операциями, включая деление десятичных дробей.