Ремо, как заметила Анна, мыслил как обыкновенный мужчина.
— Может быть, встретиться с некоторыми демократами в руководстве.
— Ты хочешь изменить всё за один день, дорогой?
— Нужно позволить людям выбирать того, кого они хотят.
— Они и выбирают. Коммунистов.
— Эти выборы несправедливы.
— Нет, дорогой. В нашей стране нет другой партии, которая может противостоять им. Коммунисты — единственные люди в нашей стране, которые могут участвовать в выборах и создавать свои организации. Это у нас единственная действующая структура. У нас либо Коммунистическая партия, либо война.
— Коммунисты — это самая большая беда для всего мира. Я не знаю, нравятся тебе эти слова или нет, но это именно так.
— Ты говоришь о стране, у которой нет больше сил. В России, так же как и в любой другой стране, а может, и гораздо сильнее, политическая машина сильно коррумпирована. Последние революционеры были расстреляны Сталиным. Политбюро — единственно надёжная группа, потому что они не хотят потерять то, что уже имеют.
— Всё равно, мне не нравится это, — сказал Ремо.
Анна дружески взяла Ремо за запястье, заставляя его замолчать.
В специальных апартаментах Анны, пожалуй, лучших в Москве, но, на взгляд американца, достойных только среднего класса, Ремо рассказал Анне всё, что он знал о мистере Арисоне.
Она захотела узнать, почему мистер Арисон так враждебно настроен по отношению к синанджу.
— Я не знаю, но Чиун, кажется, знает. Он заключил с Арисоном сделку.
Анна кивнула, и Ремо продолжал. Она налила себе бренди в хрустальный бокал и села на кушетку, привезённую из Франции, напротив Ремо. Ночные огни Москвы отражались в её окнах. В комнате был даже камин, но так плохо сконструированный, что, когда им пользовались, ей всё время приходилось опасаться пожара.
И только в России загорается бетон.
Она знала свою страну гораздо лучше, чем любой старик и старуха. И никто сильнее её не любил свою страну. Она любила её даже больше, чем этого удивительного мужчину, Ремо.
Ремо не знал, какая вражда существовала между синанджу и Арисоном. Но она продолжалась уже довольно долго.
— Как долго? Десять лет? Двадцать? Семьдесят? Я коммунист, Ремо, и я думаю, что это достаточно большой период времени, — сказала Анна.
— Три или четыре тысячи лет, я точно не знаю.
Анна уронила стакан бренди на ковёр. Ковёр был изготовлен в России, и стакан разбился.
— Я не понимаю. Как вражда может продолжаться тысячи лет?
— Дом синанджу возник гораздо раньше любой современной страны, за исключением Египта. И я верю, что это действительно так, но я не знаю реальной даты. Чиун знает это: или знает Арисон, или что-то о нём. Он говорил мне, что я не смогу справиться с ним.
— Ты справишься, но для этого не хватает чего-то ещё.
— Я не смог победить его.
— Нет, но не переживай. Однако ты не сможешь вступить ни в одну армию.
Ремо пожал плечами. Как он мог вступить в армию, зная то, что он узнал, будучи синанджу? Если он вступит в какую-нибудь армию, синанджу не будут помогать ему. Когда-то он был моряком. Он понимал моряков. Но никогда больше ему не стать моряком.
Анна, казалось, заинтересовалась всем этим. Он рассказал ей о дани синанджу, о свитках и о комнате с полом из красного дерева, в которой хранились сокровища Дома синанджу.
Он рассказал ей о фресках перед входом в старый туннель, идущий под Римом и выходящий в одну из комнат дворца. Он рассказал ей, как они ходили по Риму вместе с Чиуном и заглядывали в старые храмы.
Анна прервала его в этом месте.
— Новые боги или старые, это только пустая трата времени. Что произошло между синанджу и мистером Арисоном?
— Я не знаю, — ответил Ремо. — Чиун не захотел рассказать мне. Его волнует только потеря сокровищ, и он говорит, что я узнаю всё о мистере Арисоне и смогу победить его только тогда, когда верну сокровища назад.
— Я немного знаю твоего приёмного отца. Он довольно ловкий человек, но он ничего не может сделать сам, чтобы вернуть сокровища. Он хочет вернуть их любым способом. Я уверена, что для такого ходячего анахронизма только это и имеет значение, и ради этого он пойдёт на что угодно, даже на ложь.
— Если это анахронизм, почему мы можем делать вещи, которые никому больше не под силу? Если это анахронизм, почему я не беру пример со всех этих идиотов и не ввязываюсь в войну? Если это анахронизм…
— Прошу прощенья, Ремо, если я обидела тебя.
— Ты не обидела меня. Ты только повторяешь то, в чём нас всегда упрекали коммунисты. Наш образ жизни всё ещё имеет силу, потому что он проверен временем.