— Разве долгие сроки не становятся сейчас все короче и короче? — спросила я.
— Ну, можно взглянуть на них и с такой стороны, — ответил он.
Когда «Стиль жизни Уинстона Уинтера» в первый раз попросили меня написать за него книгу по этикету, я отказалась. Литературный негр? Да это совершенно не мое, чем бы это «мое» ни было. Мне сказали: «Вы не понимаете! Это не просто справочник по этикету! Это справочник по новому духовному этикету!» И предложили мне немного больше денег — хватило для того, чтобы первоначальное предложение выглядело оскорбительно. Я заметила, что если людям отвечать «нет», они сразу начинают тебе что–то предлагать — еще один важный урок, который я усвоила в жизни настолько поздно, что толку от него не было никакого. Мне что — не нужно деньги зарабатывать? Да я никогда в жизни ничем другим не занималась. Жалованье Ричарда уже покатилось под откос. После многих лет управления денежными потоками на Уолл–стрит теперь он управлял бухгалтерией небольшого фонда. И контора у него было возле самого Эмпайр–Стейт–Билдинга. А прически? Рассчитывается, что семейная копилка покроет и их тоже? А как насчет долговременного страхования жизни? Не говоря уже о грозившей подтяжке лица? Я начала подозревать, что все это близится к какому–то кошмарному эндшпилю, когда люди ведут себя либо хорошо, либо очень плохо, где стратегии либо срабатывают, либо не срабатывают, где быть человеком с прочным скелетом означает одно, а понимать, что значит прощать и забывать, — нечто совсем другое. Я не знала, чего мне хочется. Тренировать рыжих спаниелей в помощь инвалидам, а затем рыдать, когда придет пора отдавать щеночка в благодарные руки нового хозяина.
Может, полезно будет заняться каким–нибудь меньшим самопожертвованием, убеждала я себя. Так я хоть что–то заработаю и в то же время опустошу себя, освобожу место для чего–нибудь новенького, чего–нибудь значительного. Дело не в том, что этикет незначителен. Даже самые большие грубияны возмущаются, когда другие им отвратительно грубят. Нет–нет, в этикете даже очень много смысла.
Возможно, придется ездить в командировки, намекнули люди Уинстона и сообщили, что у «Стиля жизни» — договоренность с сетью отелей «Времена года». Какая–то безупречно образованная конторская шестерка припомнила: на одной встрече я упомянула, что гостиничные постели — единственные, где могу засыпать без десяти миллиграммов «эмбиена». И я сказала: ладно, черт с вами.
Ричард ушел на работу. Я проводила его из окна, и когда он дошел до угла, помахала, изобразив маниакальный шимми, чтобы он улыбнулся. Через час собрала свои пожитки и направилась на автобусную остановку на углу Юниверсити–плейс и Девятой — прямо перед бутиком, торгующим бельем для секса. Нравится мне мой район. Я живу в нем уже больше двадцати лет, половина из них — охвостье моего женского одиночества: эта драма разыгрывалась всего в нескольких кварталах от нынешней квартиры. Стоит выйти из дома, и у меня перед глазами друг на друга накладываются куски прошлого и настоящего: безысходные свидания вслепую, по–прежнему женатый экс–любовник, бывшие коллеги по работе и нынешние лавочники, целый выводок соседей, с которыми только здороваешься. Однажды я видела, как мимо на своем «папамобиле» проезжает Папа Римский. Я прожила здесь достаточно долго, чтобы видеть, как мой почтальон поседел до корней волос.
Мимо «Бубличной Боба» на поводке прошествовала стайка детсадовцев. Когда я только переехала в Гринвич–Виллидж, ни улицах не было ни единого младенца, ни единого карапуза. Где же были все эти семьи? В Верхнем Вест–Сайде? Сама я — девчонка пригородная, в город меня пересадило на следующее утро после сексуальной революции. То были дни, когда в постель ложились с первым же, кто отдаленно понравится на вечеринке. Я безнадежно влюблялась и разлюбляла, совершенно не волновалась о последствиях, когда любовь приходила, и скрипела зубами, снова отброшенная к неуверенности, когда она исчезала. А потом без всякого предупреждения появились молодые мамаши. Усыпали все тротуары, как внезапный весенний снежок — бледные, ошарашенные, с припухшими глазами, смело вымазанные помадой, и в рюкзачках у них сидели младенцы. Однако новорожденными выглядели они сами.
Когда к бордюру причалил автобус, я взобралась на борт вместе с троицей специальных автобусных дам — квалифицированных вдов с декоративными брошками и в разумной обуви. В автобусе так цивилизованно. Я уселась у окна и мы пошли напролом по направлению к Юнион–сквер. На Южной Парк–авеню автобус свернул на север и снова начал делать остановки. К тому времени, как мы поползли вверх по Мэдисон–авеню, свободных мест уже не осталось.