— Как же ты осмелилась святого упрекать?
— Сама не знаю, наваждение от страху нашло. А он милостиво протягивает мне чайник. «Пей!» — говорит. Я попробовала. Еще и до нутра дойти не успело, как обратно вылилось. Чай с табаком оказался, а я-то не учуяла и смело хлебнула. Он чайник забрал, помешал в нем пальцем и опять мне протягивает. Во второй раз я уже удержала. Кладу ему синенькую и прошу предсказать, а он хвать мою денежку и мне же за шиворот пихает. Щекотно, страсть! «Пять рубликов! — кричит. — Все пять в колодец!» Так и не взял ни полушки.
— И не предсказал?
— Два вопроса разрешил задать. «Счастлива ли будет дочь Анна?» — спрашиваю. «Счастлива», — отвечает. «Счастлив ли будет сын Сергей?» — «Счастлив». Потом лег на пол, накрыл лицо грязной тряпкой, и дьякон пояснил, что теперь предсказаний не жди, разве после полудня.
— А тебе нового мужа неужто не напророчил? Или скрываешь?
— Все бы вам, графинюшка, шутить. А к Ивану Яковлевичу ездят известные ученые и высшие духовные лица. Не брезгают. Большой веры человек!
Четвертый кружок составлял отец Иннокентий, сидевший в дальнем углу и, как обычно, устремивший взгляд куда-то внутрь себя. Но тут в залу заглянул караульный солдат, смотритель пошептался с ним, сказал что-то на ухо отцу Иннокентию, и тот проворно, как бы с радостью, поспешил к выходу.
— Партию перед выходом перекрестить надо, — как бы извиняясь, сообщил смотритель генералу.
Тот в ответ понятливо кивнул.
Наконец лакеи, роль которых исполняли все те же солдаты инвалидной команды, открыли дверь в столовую и встали по бокам прохода. Дамы и военные повалили к столу.
— Смелее, барышни, — подбодрил смотритель дам. — Я хоть и грешен, но помню еще, что настала страшная неделька. Ручаюсь, на столе не найдете ни крошки скоромного.
И вправду, к обеду была допущена лишь постная, угодная богу пища. Заливная осетрина, караси с огурчиком в соусе, жареные пескари со спатюли, разварная стерлядь, осетрина, обжаренная в маковом масле и обложенная французским черносливом, сладкий суп с изюмом, грибная кулебяка, каша с маковым молоком, блины и зернистая икра к ним, соленые грузди и рыжики, отварные белые грибы, моченые яблоки и груши, кисель на миндальном молоке, постные отварные крендели, ворохи калачей, соек, ватрушек.
Флигель-адъютант его величества не подал виду, что стол хорош, хоть и внимательно окинул его своим энергичным взглядом. Сказалась многолетняя инспекторская привычка, позаимствованная у государя: ничему не удивляться, ни за что не благодарить. Главное, — даже не пытаясь рассуждать, стремиться окружить себя всеми сведениями, всеми данными, всеми суждениями, чтобы потом в Петербурге изложить суть дела непредвзято, повинуясь только закону и монаршей воле.
Графиню Закревскую стол не интересовал, она уже давно вошла в те года, когда, чтобы тебе загадочно улыбались мужчины, приходится голодать и придумывать десятки других ухищрений, лишь бы не выдать свой истинный возраст. Глянув на княжну Оболенскую, одетую в тот же голубой пепелин, что и на ней, графиня с грустью отметила, что сама была такой в далекие двадцатые годы. Рано покинувший земной мир Пушкин назвал ее тогда «кометой в кругу расчисленных светил». Сейчас поэты стали не те, они, как женщины, закатывают истерики и умиляются извозчиками и нищими. Неужто смерть, старость неотвратимы?.. Ах, лучше не думать об этом. Но о чем же тогда? Люди вокруг скучные, и этот генерал — дурак. Все бы ему о тюрьмах и построениях говорить. Боже, как все скучно и страшно. Смерть, смерть, смерть — стучит и стучит в висках.
Лукин с вожделением осматривал стол. Если бы не обстоятельные галантерейные дамы вокруг, он бы не сдержался и попробовал закусочки. Но при господах только притронься, сразу зафыркают и примут за человека, стоящего на самой низкой ступени развития. Того не желают понять, что жрать сейчас будут его, Лукина, угощение, глотать станут его, Лукина, шампанское. И не какое-нибудь дешевое, а настоящее Клико.
Полковники, которым надоели не только наставления отца Исидора, но даже своя собственная болтовня, тоже желали побыстрее приступить к делу. Чтобы скоротать остаток пустого времени, они принялись втолковывать друг дружке, что лафит мягче и слаще сотерна, а шабли лучше и того и другого. А в данную минуту хорошо бы хватить монаха — полуштоф пеннику.
Все гости рассаживались, не забывая о чиноначалии, и на каждого смотритель успел бросить взгляд гостеприимного хозяина: все ли хорошо, довольны ли? В душе он был рад-радешенек, что ушел тщедушный отец Иннокентий, и совсем ликовал, что удалось обойтись без приглашения сумасшедшего докторишки — этот шут мог так накуролесить, что недолго и отставку получить. Каждый на свой лад в пересылке хозяйничает, а отвечать за все ему, майору Кутасову. И все же смотритель был доволен, что священник и доктор сейчас возле арестантов, можно не беспокоиться за порядок, несмотря на то что партия заявила претензию. Оба старика хоть и филантропы, но бунта не допустят, их послушаются…