Как произошло то, что было дальше, Шибил сам понять не мог. Женщины опомнились и, все еще пугливые, как серны, подошли ближе. В горах словно прояснилось; стало слышно, как внизу шумит река; из лесу донеслось птичье пение. Шибил сел на камень и, посмеиваясь, стал слушать болтовню девушки. Что она говорила? Одному богу известно! Что-то ничего не значащее, что-то уносимое ветром. Но как сияли ее глаза и какая отрада была смотреть на нее! В стороне, словно чудом укрощенные, сидели, мирно покуривая, гайдуки.
— Ты ведь — дочь Велико-кехаи, — промолвил Шибил. — Тебя Радой звать. Как же тебя отец отпустил? Да еще такую разодетую, с ожерельями, с золотыми… Отниму!
— Ишь отнимать вздумал. Лучше б еще подарил: мне этих мало… Ох, погляди-ка, — воскликнула она, указывая на его руку, — погляди, как ты себе рукав разорвал. Дай я зашью.
Шибил посмотрел на свою руку, лежавшую на затворе ружья: красное сукно рукава в самом деле было разорвано. И прежде чем он сообразил, шутит она или всерьез, она уже была совсем рядом, и он увидел пушок на ее белом лице, алые губы, и при каждом ее взгляде его обдавало мягким, ласковым светом ее глаз. Она посматривала на него с лукавой улыбкой, приглаживая разорванный рукав и держа иголку с ниткой во рту.
— Не двигайся! — прикрикнула она. — Начинаю. Да положи чего-нибудь в рот, а то как бы ум тебе не зашить. Если только у тебя есть!
Все засмеялись.
— Послушай, — продолжала Рада. — Ты бы женился, чтоб было кому дыры на тебе штопать. Чтоб оборванный не ходил, как…
— Как кто?
— Как цыган!
Шибил поморщился. Женщины испуганно переглянулись.
— Я бы женился, — промолвил Шибил. — Да никто за меня не идет.
— Пойдут. Такой жених!
— Выходи за меня!
— Кто? Я? Оврагом бежал, лапоть потерял. Это кто? Гайдук. Нет, не хочу. Не пойду за гайдука.
Шибил опять нахмурился. Поймав умоляющие взгляды подруг, Рада поспешно поправилась:
— Ладно… ладно, выйду. Только спроси Велико-кехаю.
И, немного помолчав, прибавила:
— А главное — командира стражников Мурад-бея… Ну, готово! Видишь, как зашила? — сказал она, отпуская рукав. — Носи на здоровье да меня вспоминай.
Шибил поглядел на нее и засмеялся. Они еще поговорили, потом женщины пошли, и Шибил проводил их до того места, где кончался лес и начиналась равнина.
Это было весной. Только кое-где по оврагам уже зазеленел молодой буковый лист, а на других деревьях почки еще не распускались. Идя обратно в горы, Шибил все улыбался. Гайдуки шагали позади, глядя в землю и не говоря ни слова. Над ними пролетел, каркая, черный ворон — плохая примета! Шибил не обратил внимания, но гайдуки собрались вместе, зашептались. Женщина встала им поперек дороги, красивая, и это не предвещало добра.
Прошло еще какое-то время, потеплело. Зацвела дикая слива, распустились листья груши, и однажды в теплом, разогретом солнцем воздухе закуковала кукушка. Шибил, по обычаю, принялся считать, сколько ему еще жить на свете, но потом задумался о том, что прожито немало, и ему показалось, что он уже стар. Вспомнил Раду и улыбнулся. «Какая чудная смесь женщины, ребенка и дьявола! — думал он. — И как у нее все ладно выходит. Что ни скажет — умно. Что ни сделает — к месту!» И он видел ее, как тогда, с иголкой и ниткой в зубах: смотрит на него и улыбается. «Да хоть бы и не иглу, а нож в зубах держала, — со вздохом подумал Шибил, — умереть от того ножа не обидно!»
Тут Как раз проезжали мимо купцы, и гайдуки остановили их. С перепугу пожелтев, как осенний лист, и еле держась в седлах, пленники ждали, что скажет Шибил. Но Шибил не заставил их раскрыть переметные сумы; не стал шарить по карманам широких поясов. Издалека заводит он речь о том о сем, упоминает Велико-кехаю и наконец переводит разговор на Раду. Гайдуки смотрят в землю, сгорая от стыда. Шибил отпускает торговцев с миром, провожает их немного и громко просит кланяться Раде.
Ни слова не сказали гайдуки Шибилу, в глаза ему взглянуть не посмели. Но вечером, уйдя в горы, устроившись там на самой вершине Синих Камней, среди орлиных гнезд, и дождавшись, когда Шибил лег и уснул, они остались у костра и повели беседу. Горы вокруг были прежние, убежище их — надежное. Но неспокойно было у них на душе, и с тревогой оглядывались они вокруг. Крикнет ли где лисица, им чудится — человек кашлянул; скрипнет ли сук — будто крадется кто. И ближе наклоняются они друг к другу, шепчутся, глядят, как Шибил ворочается во сне, слушают, как он стонет и что-то бормочет. Потом поднялись и пустились в путь. Убивать его не стали, но бежали прочь, как от зачумленного.