Лист 6 представляет собой напечатанный на машинке текст по-французски, датированный от руки 25 марта (mars) 1931 г. Бумага средней плотности, стандартная. В подписи угадывается фамилия «Романов» и имя. Возможно — «Алексей» или «Александр».
Лист 7 — письмо некоему Виктору Николаевичу от 2 апреля 1931 г. Бумага клетчатая, плотная.
Мемуары набраны на печатной машинке. Судя по тому, что иногда — неразборчиво, это может оказаться второй или даже третий экземпляр. Некоторые слова и буквы вбиты четко, явно — последующая правка и редактура. Начало глав напечатано не с новой страницы, в то время как начало частей — с новой. В правом верхнем углу дана нумерация красным карандашом. Начиная с 11 листа нумерация в правом верхнем углу идет простым, серым карандашом.
Мемуары напечатаны с одной стороны, на разного типа бумаге. Оглавление мемуаров, а также листы 307–321 и 335–477 — на тонких листах, похожих на кальку. Листы 322–334 напечатаны на листах типа кальки, но матовых, темноватых и шершавых, худшего качества, чем все предыдущие. Существует вставка — страница «254 а» (лист 265), текст на которой напечатан на боле плотной и глянцевой бумаге. Все остальные листы напечатаны на стандартной бумаге средней плотности, довольно хорошего качества. Ширина листа несколько отличается от стандартного А4 (короче примерно на 1 см), длина — на 5 см больше.
В тексте употребляются i, яти. Иногда отдельные буквы вписаны от руки. Иногда есть вставки на полях, карандашом от руки (лист 46). Иногда машинописные буквы перечеркнуты и исправления внесены карандашом (лист 82). Иногда добавлены машинописные слова (последующая вставка), над строчкой (листы 139, 164, 219 и др.) или строчки вымараны (замазаны) и поверх написанного — новая, более четкая надпись машинкой (листы 144, 159 и др.).
Существует машинописная нумерация вверху в центре. Начинается с цифры «2», т. к. на первой — начало первой части. Данная нумерация соответствует 12-му листу, обозначенному карандашом. Иногда машинописная нумерация пропущена и номер страницы вписан карандашом от руки (лист 74). Вставки по-французски вписаны чернилами от руки (листы 76, 201, 210, 225, 447 и др.)
На листе 441 — пятна от какого-то напитка, предположительно — кофе. Большой след от кружки и несколько капель. Последние 6–7 листов — с заломами, помяты. Края листов в некоторых местах потрепаны, однако общее состояние документа — удовлетворительное.
Отрывок из воспоминаний В. Ф. Романова, посвященный Амурской экспедиции 1910–1912 гг., был опубликован д. и. н. К. А. Соловьевым в сборнике мемуаров о П. А. Столыпине[55].
Старорежимный чиновник (из личных воспоминаний от школы до эмиграции. 1874–1920 гг.)
Памяти дорогих друзей и сослуживцев, погибших во время смуты.
Предисловие
Чем более «углублялась русская революция», тем более нам — представителям «старого режима» становилась дороже, во всех мелочах, прежняя «Царская» Россия.
Излюбленным нашим занятием, в особенности вне родины, стало — вспоминать, рассказывать о прошлом, сопоставлять, сравнивать мирное время с пережитой и переживаемой смутой, а также — свое с чужим.
Из таких моих рассказов-воспоминаний составились настоящие записки, которым я дал название «Старорежимный чиновник», как принято теперь называть тех, кто служил во время Империи.
Так как я по своему воспитанию, образованию, служебным занятиям и знакомствам, наконец, даже по первоначально легкомысленному отношению к революционным событиям представляю из себя среднего, а следовательно, вполне типичного русского интеллигента-чиновника эпохи царя Николая II, то, мне кажется, мои личные, частью служебные, частью просто обывательские воспоминания могут дать будущему историку или романисту хотя и скромный, но не лишенный значения материал для характеристики качеств и быта русского служилого класса этой, величайшей в истории России, эпохи.
Современному же русскому обществу мои воспоминания напомнят о тех положительных качествах нашего царского чиновничества, которые несправедливо и предвзято замалчивались нашей литературой и прессой и ценность которых неизменна при всяком государственном строе.
Эти качества: любовь к человеку и сознательно-добросовестное исполнение принятых на себя обязанностей — особенно ценны теперь, когда на смену им пришли завистливая злоба, вспоенная началами классовой борьбы, и личная нажива, для которой все дозволено атеистическим миросозерцанием марксизма.
55