Кроме того, что меня поражало в программе юридического факультета и что также до сего времени остается для меня непонятным — это почти полное отсутствие изучения тех правовых норм, того правового строя, которые относились к главной массе русского населения — крестьянам; условия их освобождения от крепостной зависимости, землеустройства, переселения, волостного суда — об этом в стенах университета или ничего не говорилось, или говорилось вскользь. Когда я уже был относительно пожилым человеком, впервые появился научно отработанный, хотя и под партийным углом зрения (Кадетской партии33) учебник крестьянского права, составленный б[ывшим] правителем Канцелярии киевского генерал-губернатора Леонтьевым34; научные звания были даны затем б[ывшему] ревизору землеустройства А. А. Кауфману за его работу «Переселение и колонизация»35 (он, будучи уволен от службы в Министерстве земледелия36, получил за старую его работу сразу степень доктора политической экономии) и профессору Киевского университета А. Д. Билимовичу, темой своей магистерской диссертации избравшему столыпинские землеустроительные реформы37.
Над всеми предметами, как я говорил уже, преобладали на юридическом факультете судебные науки; это тоже неправильно; не все ведь готовятся к адвокатуре и магистратуре суда. Ясно, что юридический факультет должен был бы иметь два отделения, чтобы дать возможность выделить группу, не желающую специализироваться по уголовщине или вообще судебной работе. Почему для получения диплома 1-й степени требовалось иметь отличные отметки по уголовному и гражданскому праву, а не по государственному? Ясно, что мы имели не юридический, а судебный факультет, подобно Училищу правоведения38.
Наиболее всегда интересующие студентов практические занятия были в мое время весьма редки; я припоминаю чтение в Киевском университете источников римского права, да некоторые рефераты по политической экономии, и в Петербургском — разбор судебных дел, который приват-доцент Тимофеев обставлял как настоящие судебные заседания, с участием присяжных заседателей, прокурора и защитника. Такие занятия очень полезны, так как приучают студентов говорить публично и владеть собою при возражениях. За время пребывания в университете многие, живя скромной замкнутой жизнью и не бывая в обществе, совершенно отвыкают говорить, так как им не приходится даже отвечать публично уроков, как в гимназии; на экзаменах конфузятся, теряются. А между тем для юриста умение говорить и спокойная находчивость — обязательное условие его профессии. На одном из процессов, устроенных Тимофеевым, защитник, обращаясь к присяжным, закончил свою речь словами Сталь: «Все понять — все простить». Обвинитель подхватил эти слова и во второй своей речи заявил, что он всецело разделяет мысль госпожи Сталь, но так как из речи защитника понять ничего нельзя было, то ясно, что и о прощении не может быть речи. Защитник счел этот выпад за личное оскорбление; студентов пришлось мирить. Нет сомнений, что лучше на университетской еще скамье приучить к спокойствию в подобных случаях, к умению на остроту ответить остротой, а не раздражением.
Итак, в общем, я должен признать, что университет, если далеко не в той мере, как гимназия, все-таки в учебном отношении значительно разочаровал меня, в особенности недостатком в его программе и методах живых национальных начал.
Что касается, так сказать, внеучебной части университетской жизни, то часто бывшие студенты вспоминают об этом с большой любовью, вроде того, как институтки о своих подругах, увлечениях и т. п. Я же лично мои впечатления от этой стороны студенческой жизни могу определить только как самые отрицательны: сходки, манифестации, кружки — все это возбуждало во мне неизменно отвращение, очевидно, как просто органически мне чуждое.