П[ринц] был такой человек, с которым нельзя было не сблизиться быстро; уж слишком он подкупал своей добротой, а кроме того, и был очень стилен. Он любил острить, но остроты его — «bons mots»[67] были без перца, слишком мягки и добры в стиле маркизов 18 века. Вне службы в холостой компании веселился от души, раскатываясь заразительным смехом, каким умеют смеяться только толстяки, при всяком удобном случае. Он не был женат, но жил всегда в семейной обстановке у своей горячо любимой тетки Е. П. [фон] К[ауфман], матери одного из министров времен 2-й Государственной думы43; эта стильная красивая старуха напоминала мне своими строгими, но приветливыми чертами лица мою бабушку. Поэтому, хотя я и не любил вообще в холостой период моей жизни бывать в семейных домах, сравнительно часто навещал Е. П., иногда до поздней ночи просиживал за карточным столом, сам, по обыкновению, никогда не участвуя в игре, но получая большое удовольствие и отдых от наблюдения милой старосветской компании игроков, в которой, кроме хозяйки дома и «Принцика», принимала неизменное участие институтская подруга ее — старушка, сохранившая все манеры институтки, и какой-нибудь престарелый генерал — член Государственного совета и т. п. «Принцик» жизнерадостно выкрикивал: «Шесть бубенций», «малый в пикенциях» и разные другие прибаутки; старушка-институтка никогда не пропускала таких возгласов без упрека: «Коля, где Вы получили воспитание?» Ответ был всегда: «В Училище правоведения»; хотя это давным-давно было известно вопрошающей, но каждый раз она с чувством произносила: «Не делает это чести вашему училищу». Старичок от времен крепостного права, лакей Карп бесшумно подавал чай, иногда вставляя в общий разговор какое-нибудь замечание, вполне гармонируя своей манерой и держать себя, и говорить с доброй патриархальной компанией винтеров. Как-то раз у генерала Р. зазвонили в кармане часы с боем, заводившиеся им, чтобы напоминать о времени отъезда в какое-то заседание; напротив квартиры К. был трактир, который на свободе любил посещать Карп; услышав звонок и думая, что это звонят в трактире, он испуганно на всю комнату с большим чувством прошептал: «Боже мой, никак трактир уже закрывают».
Вот такие милые, с добрым юмором сцены, по контрасту с моей холостой жизнью, доставляли мне минуты тихого, хорошего отдыха. Мир в семье К[ауфман] был нарушен назначением сына Е. П.44 министром как раз во время усилившихся террористических актов; появились на лестнице дома охранники, иногда не разрешавшие министру выходить из дома; он в таких случаях удирал и от охранников, и от волнующейся матери черным ходом через кухню. А после — война45, революция разрушили совсем счастье этой хорошей русской семьи; дорогой добрый друг мой Н. Н., по-видимому, погиб; сын К[ауфмана] — молодой офицер был убит на войне46; вся семья распалась, и старый лакей Карп умер, слава Богу, до революции.
Так как у П[ринца] было в Петербурге множество родственников и знакомых, он всегда торопился в праздничные дни из одного дома в другой, а если попадал в нашу холостую компанию — в какой-нибудь ресторан, то всегда вынимал часы и быстро говорил: «Имею свободных только десять минут; рюмочку водки и бутерброд, а затем должен ехать»; но стоило задать ему какой-нибудь вопрос из области бюрократических или придворных слухов, как о десяти минутах забывалось, начинались его рассказы, споры, и покидал он нас «далеко за полночь», иногда под утро. Вследствие родственных связей с высшим бюрократическим миром (его два кузена были министрами47), которые, кстати сказать, П[ринц] не эксплуатировал для личных целей, довольствуясь скромной карьерой (впоследствии по Государств[енному] контролю48), у него действительно всегда были в запасе разные слухи о том, что такой-то уходит, а такой-то на его место и т. п., причем слух действительно осуществлялся когда-нибудь — через год, два и более, и Н. Н., радостно улыбаясь в таких случаях, с каким-то особенно хитрым выражением лица говорил: «А я что предсказывал еще такого-то числа, помните, в таком-то ресторане», и чувствовал себя победителем. Во время Японской войны П[ринц] в особенности живо реагировал на всякие слухи, и, не говоря прямо, но какими-то весьма туманными и отдаленными намеками предрекал «конституцию»; шепотом, с блеском в глазах, он каждому конфиденциально передавал при каждом удобном случае: «Готовится нечто весьма важное; вот ты увидишь, узнаешь в свое время». Когда это важное свершилось, он ликующе напоминал опять: «А я что говорил!»
67
Буквально: «хорошие слова», «словечки» (