Он стоял на грязевом валу, по щиколотку в темных водоворотах жижи, медленно стекавшей с горы толстыми комьями, вокруг него кружило облако насекомых (быстрее и медленнее, то отклоняясь, то наступая), зверелианы ползли к нему по склону, а они подходили по очереди, неторопливо, в заранее установленном порядке, и пили. Он стоял невозмутимо. Только когда они убирали морды от его запястья, в этот короткий миг между быстрым отрывом от источника и сжатием следующих пальцев на сочленении протянутой руки, – у меня сквозь ноктостекло мелькала полоска густого кармина, кровь на грязной коже предплечья донора. Подходил следующий, я поднимал взгляд на лицо жреца и видел щерящиеся в пространство над склонившимся причащаемым оскаленные зубы Тойфеля, графа Лещинского. Я не знаю, кто бил в барабаны, я не видел барабанщиков. Эти жаждущие крови и кровью уже насытившиеся прятались где-то в отдаленной, густой тьме адского болота. Они появлялись из тени и исчезали в тени. Дендрофунгусы подступали наклонной стеной ревущих джунглей почти к самому холму, где стояла каменная хижина Тойфеля, купол фотофилов нависал всего в трех-четырех метрах над строением. Откуда-то слева доносились сквозь непрекращающийся стук барабанов отзвуки далекого грома – это, вероятно, взрывались подболотные метановые пузыри. Потому земля слегка дрожала. Лещинский же все еще стоял на склоне и кормил их. Я отступил в относительную прохладу внутренней части каменной хижины. Сел на стул. Мышца левой ноги по-прежнему дрожала. Я положил локти на колени. Барабаны, барабаны. Вонь штурмовала мозг. Я понял, что механически раскачиваюсь на стуле, взад и вперед. Он опасно трещал. Вошел Лещинский.
– Я не поляк, – сказал я. – Я немец.
– Знаю, – ответил он.
Правый локоть его был перевязан какой-то тряпкой. Он оглядел комнату в растерянности, со вздохом обернулся, поплелся в угол и завалился на сенник. Упал на спину, здоровым предплечьем прикрыл себе глаза – хотя мне было трудно поверить, что он и так что-то видит. У него не было очков ночного видения. Честно говоря, на нем были только потертые брюки от территориальной униформы У-менша. Он выглядел изможденным – тем не менее, жил, а значит, чем-то питался все эти годы. Я взглянул на поднос. Это выглядело отвратительно, еда скорее напоминала старый помет, глину, соскобленную с закосневших в ней трупов, вместе с кусками подгнившего мяса. Если это мясо; трудно сказать. Я бы не взял такое в рот ни за какие сокровища.