Мой приятель с восхищением рассказывал о своей родственнице, которая в 90 с лишним лет продолжала «с успехом» руководить лабораторией, и сотрудники не хотели отпускать ее на пенсию. Может быть, и не отпускали, но, полагаю, с какой-то скрытой целью. Скажу как Станиславский: «Не верю!». Вся физиология и психология поздней старости, вся ее симптоматика противоречит возможности успешной интеллектуальной деятельности престарелого человека. И понимать это должен прежде всего он сам.
Нет, я не хотел такого конца своей карьеры, пусть лучше мои коллеги и ученики помнят меня 70-летним энергичным и реально работавшим преподавателем.
Остатки своей энергии, способностей и любопытства мне хотелось отдать какому-то новому свободному (наконец-то!) творчеству. Мы с женой переехали в США, поселились в Калифорнии, рядом с семьей дочери. Довольно быстро освоились, и я почувствовал интерес к очень необычной, после российского северо-запада, окружающей флоре, прежде всего к деревьям. Стал активно фотографировать, коллекционировать, разбираться, систематизировать и даже описывать. Это большая радость — свободно, без принуждения, без жестких обязательств заниматься тем, к чему лежит душа. А душа моя стала склоняться к ботанике, любительской, разумеется, на этом этапе жизни. Конечно, и тут меня не покидали, и даже усиливались, проблемы с ускользающей памятью: я с огромным удовольствием узнавал названия местных цветов, кустарников, деревьев, читал о них и, спустя некоторое время, благополучно забывал. Вот оно «вычитание» по А. Генису! Появились новые «проблемные» слова: все время запинаюсь при необходимости вспомнить и произнести: «эвкалипт», «секвойя», хотя неплохо уже знаю эти виды. Это относительно новые названия моего активного словаря, но почему я с таким трудом, или с помощью жены, вытягиваю из памяти такие, например, давно знакомые названия цветов, как «петуния» или «гербера» и при этом без труда произношу совершенно новое для меня слово — «газания»? Загадка!
Ничего, говорю я себе, при мне остаются мои старые приемы письменного сохранения информации, а еще интернет, подручный смартфон, поисковые системы, любые словари — можно жить дальше, и не просто жить, но и получать радость от познания.
А еще я занялся, наконец-то, английским языком: по необходимости, ведь мы живем в Америке, а с другой стороны, с удовольствием — полезная нагрузка на стареющие мозги. Записался на бесплатные (!) курсы, снова стал студентом (как это порой приятно перейти в противоположное качество в учебном процессе: из учителя — в ученики…), учился, вспоминал забытое, улучшал имеющееся и до поры до времени «гарцевал» на фоне моих гораздо более молодых соучеников. Но, постепенно повышая свой языковой уровень, я скоро понял, что все-таки опоздал: то, что давалось мне более или менее легко в юности и даже в молодости, в старости стало требовать гораздо больше сил, а результатов оказывалось гораздо меньше. Днем я успешно запоминал десятка два-три новых слов или выражений, а наутро от них оставались немногие единицы. Да еще мои старые проблемы с извлечением нужного из памяти: есть несколько английских слов, хорошо мне знакомых, которые упорно не задерживаются в моей оперативной памяти и заставляют снова и снова отправляться за ними в словарь. Не то, чтобы я приуныл, нет, я спокойно и трезво оцениваю ситуацию и понимаю, что сделал, как и хотел, еще один шаг в познании своих возможностей, собственной своей старости. И, кстати, на такую же неспособность удерживать в памяти всё нужное жалуются и другие немолодые мои соученики, ровесники или даже более молодые, чем я. Значит, это типичная особенность памяти старых людей.
Если у вас появляются какие-то проблемы, тем более трудно преодолимые, то, как вы понимаете, очень важно находить причины таких проблем, объяснения, обычно это утешает и становится легче. Думаю, так происходит не только в старости, но и в молодости, такова психологическая природа личности. Но вообще-то я не искал и не ищу утешений, гораздо полезнее знание, познание и понимание проблем старости. И я пытаюсь найти эти знания не только в своем собственном опыте, но и в чужом: в откровениях родственников и знакомых, в устных и письменных воспоминаниях пожилых людей.
Моя мать очень любила рассказывать и была замечательным рассказчиком. А рассказывать больше всего любила о своем далеком прошлом, о детстве, юности, о своих близких и о тех, кого встречала в своей жизни. Иногда рассказывала о прочитанном. Конечно, для воспоминаний всегда нужен слушатель, а хороший слушатель, как и хороший читатель, встречается не часто, говорят, это тоже своеобразный талант. Я слушал рассказы моей матери много раз и думаю теперь, что в молодости был не самым внимательным ее слушателем, не все запомнил, не все расспросил и осознал это, увы, только с возрастом. И все же многое в моей памяти осталось, многим я проникся и даже успел убедить свою мать записывать эти ее воспоминания, что она в конце концов и сделала. После ее ухода, в столе нашлись две исписанные общие тетради — ее воспоминания, и мы с женой издали их в виде книги. Более всего в рассказах матери меня удивляли многочисленные подробности, детали, особенно из детской жизни. Когда она описывала поразившее ее в детстве птичье гнездышко с яичками и историю с этим гнездышком, мне казалось поначалу, что в ее рассказе была доля замечательного художественного вымысла, но потом я понял, что это были реальные воспоминания и умение их передать. Она часто называла имена детей, с которыми играла, подробно описывала обстановку, в которой жила, а в одном из своих рассказов о родителях перечислила фамилии одиннадцати (!) соседей в их многоквартирном доме, чему тогда и сама удивилась. А были еще и другие истории с яркой детализацией места, времени и событий, с именами подруг, соседей, дальних родственников, что только подкрепляло мое удивление.