Мне не терпелось узнать, что главный предмет для предстоящей авантюры сохранился, лежит на шкафу в Митькиной комнатенке. Не церемонясь, пробралась к нему, подставила стул, полезла за коробкой. Митька спал и проспал шквал, и не услыхал, как я уронила стул. На шум непременно явилась бы мама, но её дома не было - дежурила в консьержной, хранила сны богатеньких жильцов... Я порадовалась тому, какой богатырский сон у моего родного брата и как это правильно - мало ли что ему предстоит, кроме сдачи сессий.
Однако мое братолюбие на этот раз оказалось довольно фальшивым. Я обнаружила в коробке свой старый темно-каштановый паричок. В нем я ещё в школе изображала пажа в "Севильском цирюльнике". Когда же у моей матери на нервной почве вылезли почти все волосы - она носила этот волосяной покров и была похожа на Марину Цветаеву. Потом хотела выбросить, но сама же, умница, раздумала: "Вдруг пригодится... Старые вещи опасно швырять на помойку..."
Так вот, я навертела на бедра большое махровое полотенце, надела алый пиджак, белые брюки, лакированные на высоченной платформе босоножки - подарок Алексея, вывезенный ещё два года назад из Англии как крик последней моды, - а сверху напялила парик, на парик косенько, с намеком на суперэлегантность, приладила черную широкополую шляпу с вуалью - отцовский подарок моей матери году эдак в семнадцатом, - и, покрутившись возле зеркала, такая-сякая разбудила Митьку.
Спросонья он таращил глаза, ничего не понимал, только спрашивал:
- Вы кто? Вы зачем?
- Санэпиднадзор. Травим клопов, тараканов и других животных по умеренным ценам.
- Татьяна! Ты, что ли? - он сел, стукнул пятками об пол.
- Узнал, все-таки, - огорчилась я. - А так? - и нацепила черные очки с огромными "окошками" и широкими, в палец, дужками.
- Кошмар! - честно признал он. - Какое-то исчадие!
- Никто не узнает? Точно?
- Ни за что! Ну даешь! Ну даешь! Что-то опять придумала? Еще один турецко-азербайджанский рынок?
- Круче, юноша, круче.
- Прибить могут?
- Кто его знает... Тебя же вон резанули слегка ни за что.
- За что! - оскорбился Митька. - Я им сигарет не дал, а в морду пожалуйста! Смотри, Танька, нынче народ жуть какой крутой пошел!
Я пошла, было, вон, но он успел схватить меня за подол и сурово произнес:
- Мной-то особенно не пренебрегай. Я, между прочим, чемпион института по боксу... если не забыла. В случае чего... мало ли...
- Помню! Всегда помню! Как увижу твой перебитый нос, сплющенное ухо... Нет, чтоб в балет на льду пойти, танцевал бы весь в блестках.
- А тебе бы в библиотекарши. Сидела бы тихо, как в банке с тальком... Ух ты! А зад-то какой себе приделала! Ну Танька!
- И зад одобряешь?
Он показал большой палец
- А ежели таким манером?
Я повертела перед ним объемным своим-не своим задом в стиле, положим, проституток из первых картин итальянского неореализма.
Митька расхохотался:
- Ну даешь! Ну прямо как путанка с Тверской!
- Смотри, Митька, если провалюсь - ты и будешь виноват!
- Перчатки надень, перчатки тут самое оно! - посоветовал со знанием дела. - Черные! Длинные! У матери были, вроде...
- Умница! Кружевные! Самое оно!
Вот такой-рассякой и я вышла в положенный час за дверь своей квартиры. Ну, шлюшка и шлюшка... Или, что тоже могло прийти в голову посторонним наблюдателям, - молодайка с приветом.
Триумф ощутила, когда Маринка засекла мою фигуру удивленным, неузнающим взглядом, когда я подошла к ней вплотную и кокетливо-мяукающим голосом принялась расспрашивать, как лучше всего проехать к Сокольникам и можно ли где-то здесь, поблизости, найти нотариальную контору... Когда же я вдруг спросила её своим натуральным голосом:
- И тебе не стыдно? - она все равно не решилась признать в развязной дамочке, одетой дико, свою вековечную подружку.
- У тебя же стопроцентное зрение! - укорила я её. - Да я это, Татьяна, которую ты знаешь тысячу лет! Но с этой минуты - Ольга. Как в "Евгении Онегине", как мы с тобой в школе еще... Я - Ольга, ты - Татьяна Вспомнила?
- Еще бы! Как нам хлопали! Какой был Алик Филимонов, он же Ленский! В кудрях! Как ему шел цилиндр!
- А Юрчик Пономарев? Стройненький, горделивый... Нам ещё девчонки завидовали, что мы с ними на сцене. И в "Севильском цирюльнике"...
- И в "Горе от ума". Юрчик - Чацкий, это же блеск! "Карету мне, карету!"
- Хватит воспоминаний! - осадила я Маринку. - Главное набраться нахальства, вспомнить, так сказать, молодость.
- Ты набралась! - заявила Маринка ехидно. - Чего только на себя не нацепила! Прямо какая-то сумасшедшая примадонна! И вся в духах! Ах, ах!
- Значит, вызываю абсолютное восхищение?
- Но чуть-чуть и сомнение в качестве своего разума, - ввернула подружка. Но почему б и не поприкалываться? Сыгранем! А то будень, будень серый, длинный и противный. Сыгранем, Ольга! Отколем номерок!
Мы сбежали по каменным ступенькам в глубины метро
На лесной тропинке, в безлюдье, я повторила Маринке:
- Ольга я, Ольга! Говорим друг с другом мало. Мне хочется понаблюдать за всеми, кто войдет в комнату Мордвиновой. Пригодится. Ты же не стесняйся забирай все мало-мальски ценное. Стесняться нечего. Тебе жить на что-то надо, Олежку тянуть заодно с Пабло Пикассо, пока он не выберется из своего "зеленого" периода с помощью Библии.
... Как я и рассчитывала, наша парочка тотчас привлекла внимание всех, кто в этот момент находился на территории Дома. С большим, серьезным интересом уставились на нас интеллигентные старушечки, сидевшие в своих лоджиях и гревшиеся на солнышке. Повернулся к нам лицом и молодой, чернобровый парень, стоявший возле серого пикапчика с синей надписью на боку "ДВРИ", видимо, шофер, засмотрелся, естественно, на меня, даже рот приоткрыл. А новенькая тетя-дежурная, кудрявенькая, пухловатая, приторно любезно спросила на входе:
- Вы к кому же, гражданочки? Будьте добреньки, скажите.
Первое мое предположение сбылось почти сразу, едва мы вошли в кабинет директора. Он глянул на меня и не смог сдержать любопытства, сразу спросил: