- Кто это там такой упорный? Перебьется! Небось, не Москва горит! Я же тебе ещё и ещё раз говорю: кончай свои игры, тем более с огнем. Муж я тебе или не муж?
Вытерпев минуту, не больше, телефон опять затрезвонил не переставая.
- Ну и выдержка у тебя! - ехидно похвалила я. - Слава, слава Богу, что ты ещё пока не полный мой муж!
- И выдержка, и резвость суждений! - отозвался он тотчас. - Ну посмотри на себя! Чудовище! А ещё собралась замуж за такого супермена, как я.
- Ну и хвальба! Ну и пижон дешевый! - огрызнулась, но все-таки пожелание его выполнила - глянула в зеркало. Ужас и ужас! Лицо опухло так, что ушей не видать, глазки утопли, словно изюм в тесте.
- Ты прав абсолютно, - сказала. - Никакого смысла тебе, такому полноценному, хорошо побритому, брать эту уродину в жены... - И пригорюнилась, поникнув головой... Но едва опять забился в легкой истерике мой алый, как неувядающая роза, телефон, - мигом схватила трубку.
- Татьяна! - услыхала восторженный крик Маринки. - Вообрази! Я наследство получила! Не веришь? Самое настоящее!
Откуда?
От верблюда! Вообрази - сижу, думаю, как жить дальше с моим охламоном, у Олежки ножка выросла, а обувь сейчас сама знаешь, какая дорогая, сижу и думаю - родня. Но вот же... Ей знаешь сколько было? Девяносто! Между нами пропасть. Но завещание именно на меня. Фантастика !
- А что твой ненаглядный? На него б и вылила первый ушат восторгов-удивлений, - посоветовала я.
- Где, где... в отключке, в запое, известное дело... "зеленый период", "никто меня не понимает"... Придешь?
- Подумаю, - и положила трубку, а Алексею сказала назидательно: - Не мни, все-таки, из себя уж очень-то. Жизнь переменчива. Вон у Маринки не было ни гроша и вдруг наследство на голову свалилось. Значит, вполне может случиться и так: выйду я сейчас со своим раздутым лицом под кленовую сень и встретит меня принц Чарлз с белым "линкольном" и скажет: "Люблю тебя безумно!" И останешься ты ни при чем со своим скальпелем и "жигуленком" доисторической модели.
- Тебя, выходит, мой старикашка-"жигуленок" напрягает? - поинтересовался с железом в голосе, прищурив синие глаза.
- Ну извелась прямо! И что ты не Киркоров! И не какой-либо хоть завалящий Копперфильд!
- Мы что, вот-вот поссоримся? - его темные брови сошлись в одну литую полосу.
- А чего нет! - понеслась я через кочки куда глаза глядят. - Еще в загс не сбегали, а ты уже готов посадить меня в банку с формалином, от жизни отгородить!
- Дурочка! - начал, было, он восславлять по новой роль мужского рассудка в жизни женщины. - Надо же кому-то из двоих не витать в облаках...
И тут опять телефон, и опять я схватила трубку, и опять голос Маринки, но уже растерянный:
- Оказывается, эта Мордвинова-Табидзе не сама по себе умерла, она задохнулась при пожаре..
- Кто тебе это сказал?
- Позвонил какой-то Борис Владимирович Сливкин. И сказал, что она сгорела.
- Как? - не поверила я. - В Доме ветеранов работников искусств? Что, весь Дом сгорел?
- Он только сказал, что она сгорела, задохнулась, и что она ему дачу свою подарила, а он её передарил... И что он улетает по делам в Бразилию. Месяц назад подарила.
- Сколько событий стразу! Чепуха какая-то... Зачем, интересно, девяностолетней старухе продавать дачу? И как он узнал твой телефон?
- Не знаю. Он знает, что завещание написано на меня.
- Может, он её родственник?
- Говорит, нет. А сгорела она ещё две недели назад.
- И только сегодня тебе сообщили про завещание? И объявился это Сливкин? Темное дело, Маринка... темноватое...
- Вот я и говорю - приходи, у меня Олежек приболел, а то бы я сама примчалась. Вот ещё что: Мордвинову уже похоронили. Говорят, морг распорядился... Еще он, этот Сливкин, сказал, что у Мордвиновой есть ценные вещи. Так я тебя жду!
- Через час буду.
- Еще во что-то решила ввязаться? - спросил Алексей и поглядел на меня сквозь дым сигареты.
- Ох! - вздохнула я от всего сердца. - Ну что поделаешь, если так складывается жизнь! Ну ты у меня на сегодня здоровенький, бодренький, а там молодая женщина с больным ребенком, с мужем в запое, с какой-то дикой историей... Представь - ей позвонили из Дома ветеранов работников искусств, сказали, что умерла актриса Мордвинова и оставила по завещанию все ей, все имущество, и даже какие-то драгоценности. А через несколько минут ей звонит некто Сливкин и сообщает, что актриса не своей смертью умерла, что она сгорела прямо там, в этом Доме... Согласись, странная история. Уголовщиной пахнет даже на мой дилетантский взгляд. А вдруг и Маринке чем-то это все грозит? Сам знаешь, какое время и почем человеческая жизнь... Между прочим, мне очень нравится цвет своего "жигуленка"... Я разве тебе об этом не успела сказать? И разве бы он стоял сейчас так терпеливо под моим окном, если бы я была другая? Не думаю. Учти, умник-разумник, я и храбрая, ко всему прочему, и отзывчивая. Ты только сказал: "Хочу видеть!" - я сейчас же: "Давай!" Хотя брат мой Митька мог заявиться в самый ответственный момент. И мать могла... Ну Митька-то ладно, сам ещё молодой и потому снисходительный. Но мать вряд ли одобрила бы моральное падение своей дочери, которая без загсовой печати занимается любовью. Да прямо в своей девичьей постели!
- Все ясно, - отозвался Алексей, ткнул недокуренную сигарету в пепельницу, отхлебнул чаю из любимой своей большой кружки, сиреневой в белый горошек. Все ясно. Завелась. Теперь не остановить. Авантюристка ты, Татьяна... Из одной сомнительной истории - в другую. Про бюллетень забыла? Тебе его ведь не зря дали. Чтоб отсиделась, отлежалась... Простудиться можешь, а это тебе совсем ни к чему.
- Так ведь тепло! Солнышко светит!
- Что не помешало тебе, однако, подцепить на рынке какую-то заразу.
- Зато моя статья об этом самом рынке гремит и грохочет! Сколько звонков от разных людей! И от своих собратьев-журналистов! И городские власти получили свое... Между прочим, а кто тебя в Чечню гнал? Я, что ли? Ты забыл, сколько мне пришлось перемучиться, пока ты там был?
Опять зазвонил телефон.
- Спорим - это звонок от тех, кто в восторге от моей статьи? Спорим?
Но звонок был опять от Маринки:
- Я забыла тебе сказать ещё вот что - я вдруг поняла, какая я одинокая, совсем... в случае чего кто заступится?
- Неправда! Врешь! - осадила я её. - У тебя есть некая Татьяна Игнатьева. Живая! А это что-то! Могли меня прирезать на этом чертовом рынке те же азеры, что всех там в рабстве держат? Могли. Но - не вышло. А теперь поздно. Теперь ими органы занялись. И даже, может быть, кое-кого посадят... на два часа тридцать семь минут девять секунд... Я же сказала тебе - жди, скоро буду!