- Да бросьте вы о нем думать, дядь Фома. Замерз давно где-нибудь,- холодея сердцем, сказал Панька.
- Пустое. Мертвяка уж сыскали б.
Соленый встал, прошелся по кухне.
- Разве только партизаны подобрали его? Да как им успеть: немцы ближе к самолету были. Или метелью засыпало? Тогда до весны. Да тогда он и не нужен уже.
Панька из этих слов заключил, что Парамон Моисеич ничего не сказал полицаю о ночном приходе партизан, и тихо порадовался за отца.
- Ты б не дымил так-то, дядь Фома, матери-то, чай, тяжело,- осмелился посоветовать он.
Соленый послушно пригасил сигарету, швырнул окурок в подпечек, поднял со скамьи ведро, напился через край. Поморщился брезгливо:
- Вода протухла. Слетал бы за свежей.
- Вечером принес, с чего б ей протухнуть…
Полицай снова прошелся из угла в угол, нерешительно посмотрел на мальчика:
- Что-то брюхо расстроилось. До ветру выйду.
Отрешенно скрипнула, закрываясь за ним, дверь.
«И чего это он вздумал докладывать? - удивился Панька.- Иди, если приперло».
Внезапная догадка озарила его. Панька вскочил с табуретки, метнулся следом за полицаем. Левую руку сунул в карман и, нащупав рубчатое тело гранаты, почти успокоился:
«Если что - гранатой в него шмякну».
С крыльца увидел, как Соленый медленно- руки в карманах полушубка - идет к сараю с сеном. У дверей сарая он задержался, не решаясь переступить порог.
- Дядь Фома!
Полицай вздрогнул.
- Дядь Фома, ты чего, забыл? Кабинет-то у нас там вон, за сенями.
Соленый повернулся, засмеялся раскатисто. И неторопко, вразвалку пересек двор, скрылся в низенькой, тесной будке.
Панька, высвободив из кармана влажную руку, взял приткнутую к стене лопату, принялся скалывать лед с приступок.
Вышел из уборной Соленый нескоро. Проходя мимо Паньки, наклонился к нему, обдавая запахом чужого табака, сказал с усмешкой:
- Ну что, старостенок? Всегда так-то под ногами путаешься?
Панька выпрямился, наливаясь озорной силой, сказал неведомо зачем:
- А Москву-то немцы, видать, не взяли еще. Да где, слабо им!
- Ты почем знаешь?
Ответ у Паньки на этот вопрос был загодя продуман:
- Если б взяли, тогда б замирение вышло и война б кончилась. Зачем бы вы тогда летчика искали-сам бы объявился. И я, поди-ка, уже в школу пошел бы, а то вон год пропадает.
Соленый почесал за ухом, запахивая на груди полушубок, сказал раздумчиво и дружелюбно:
- Не так скоро, Паня. Бонапарт - и это общеизвестно, на скрижалях истории записано - тоже Москву брал. Но этим та война не кончилась, исход ее для Бонапарта был печален.
- А вдруг?..- Панька осекся, не договорил, но Соленый понял его.
- Ничего не вдруг, Павел Парамонов. Теперь этот номер не пройдет. На Гитлера вся Европа работает, а Россия одна. Америка с Англией что?- за большевиков выступят? Как же, жди! Они сами на Советы зубы точат. Так что спета песенка Советов.
Соленый, похоже, оседлал любимого конька и в карьер его пришпорил.
- Ты вот, Павел Парамонов,- распаляясь, продолжал он,- историю в школе освоить не успел. А я зубы на ней сгрыз. И так скажу тебе, со всей прямотой скажу, ибо прямоту уважаю: любая империя сама себе гибель готовит. Вот древний Рим возьми. При императоре Траяне все - блеск, богатство, территория. Взлет, венец, одним словом. А при наследнике его, Адриане, развалилось все, ничего от былого могущества не осталось. Так и Советская Россия - тоже в своем роде империя. Народы в ней всякие жили, разноязыкие, разноплеменные, чужие друг другу, и власть, по сути, на штыках держалась. Не может жить такая власть, как дважды два-четыре, не может. Диалектика, дорогой мой.
- Так у нас же императоров не было, у нас Союз, - чувствуя какую-то неправоту в словах Соленого и не умея ее оспорить, возразил Панька.
- Э-э, мал ты еще рассуждать. Вырастешь - поймешь.
Соленый протянул Паньке руку, прощаясь, сказал:
- В волость поеду. Выйду на дорогу, поймаю транспорт какой-нибудь попутный. Отцу, как приедет, скажи, чтоб Бродягу накормил, а потом ко мне свел. Да не забудь.
Поскрипывая обтянутыми коричневой кожей белыми войлочными бурками, поднялся на крыльцо. Задержался чуть, закуривая.
- Ты, Павел Парамонович, мужиком смышленым растешь. Думаешь. Это, брат, хорошо. Однако привыкай мыслить большими категориями.
Что там не говори, а обращение по имени-отчеству - никто и никогда, кроме Соленого, не величал так Паньку: Павел Парамонович!-и серьезность бывшего между ними разговора, и похвала солидного человека вроде бы польстили пареньку.