Митек Назаров того точно и ждал - привстал, сел рядом с Демидом, невзрачный внешне, нахохлился воробьем. Уставился в Кремнева своим единственным глазом, сверля его насквозь, передразнил:
- Не променяю… А когда дело-то будет? А? Залезли в берлогу и лапу сосем по-медвежьи. Не поймешь, честные партизаны мы или дезертиры… Только и подвигов совершили, что Филин мерина Соленому задарма отдал, чтоб он его, нечистого, копытом залягал! Орлы! Когда за настоящее дело-то возьмемся? И возьмемся ли?
Краска гнева, проступившая на щеках Назарова, не портила его умного, хищного лица.
Костя повернулся, подставляя огню спину, внимательно разглядывал товарищей. Улыбнулся, открывая крупные белые зубы, сказал, не скрывая иронии:
- Когда вам, беззаветным героям, поставят после войны величавый памятник из бронзы и граните, благодарные потомки не вспомнят о мелочности распрей, кипевших в этой землянке. Станьте выше обыденности, мстители…
Филин что-то зло буркнул. По натуре своей он не умел сидеть без дела - постоянно искал работу, даже самую неблагодарную, своим большим тоскующим рукам.
Добродушный Демид Прохоров махнул на Константиди рукой:
- Помолчал бы уж, Одесса, вечно ты с глупостями. Разве ж вы пригодны к военному делу? Посмотрите на себя - чисто бабы на ярмарке. Я вот что скажу: добренькие мы слишком. Полгода, почитай, Россия у немца под сапогом, а мы воевать никак не научимся - все бьют нас за нашу доброту.
- За одного битого двух небитых дают,- степенно вставил Филин.- Эх, ребятки, в баньку б теперь наладиться, веничком березовым по спине пройтись…
- Прошелся б я по тебе! - вконец осерчал Митек. - Старосту ноне ночью пожалел, холуя немецкого. Распустил нюни.
- Чего ж безвинно? Парамон Моисеич людям худого не делал. Свойский мужик. Не с руки нам его…
- Жди, пока сделает. Летчика с Соленым вместе в поле рыскал, на пару.
- Как в воду канул летчик. Что за оказия приключилась?
Бородатый Демид вдруг насторожился, предостерегающе поднял руку:
- Помолчите-ка!
И пояснил, ловя на себе любопытные взгляды товарищей:
- Почудилось, шумит кто-то. Где стрелялка-то моя?.. Погляжу пойду.
- Бинокль возьми,- посоветовал Митек.
- А кой черт из него в такую темень разглядишь? - не понял насмешки Демид. Держа в могучих руках игрушечный карабин, пригибаясь низко, вышел. Облако холодного воздуха облепило в дверях его фигуру, пламя на гильзе-коптилке затрепетало.
В землянке тревожно ждали. Митек потянулся к пулемету, ласково погладил рукой полированное ложе.
Вернулся Демид не скоро, когда уж и обеспокоенный Кремнев подался было на выход. Столкнулись они в дверях.
- Край леса шумел кто-то. Ребячий вроде голосок, детский.
- Может, заблудился кто?
- Навряд… Поди, ребятишки незнамовские на лыжах бегают.
Кремнев снова устроился за столом, попросил у Филина папиросу, разминая ее пальцами, сказал строго:
- Порешить старосту или полицая - дело нехитрое. Их обоих голыми руками взять можно. А немцы кару на деревню снарядят, людей погубят, баб, ребятишек. Ни к чему это, мало ли и без того крови… Надо по волости, по штабу ихнему ударить. К этому и готовиться будем, чтоб не с бухты-барахты. Силенок у нас не ахти пока, расчет наверняка делать следует..,
И, прикуривая от трофейной зажигалки, добавил:
- Может, и без причины шумят на опушке, а дисциплины у нас нет настоящей. Не бережем себя. С нынешнего вечера будем выставлять ночной караул. Константиди, тебе заступать, собирайся.
Костя зябко повел плечами, виновато улыбаясь, продолжал сидеть у камелька.
- Давай я посторожу,- жалея теплолюбивого грека, предложил Филин.
Сержант не услышал его, приподнялся за столом:
- Константиди, службу забыл?
Костя порывисто вскочил на ноги, посуровев лицом, прошел в дальний угол, где на железном крюке висел тулуп.
Митек, отойдя душой, беззлобно рассмеялся:
- Смотри, беззаветный герой, раньше времени на морозе-то статуем не стань.
И стал устраиваться спать, догадываясь, что менять Костю придется ему.
9.
Бабы-соседки обмыли Анисью, положили в горенке на стол, прикрыв тело белой холстиной.
- Долго, знать, жить собиралась покойница, ничего смертного себе не приготовила,- посетовала вдовая красноармейка Дарья, перекопав содержимое Анисьина сундука.
Парамон Моисеич не вмешивался в бабьи хлопоты: убитый горем, отрешенно сидел на скамье, неотрывно смотрел на покойную. И только когда одна из женщин хотела прикрыть лицо Анисьи куском прозрачной кисеи, принесенным с собой из дому, протестующе поднял руку, икнув, издал какой-то нечленораздельный горловой звук. Женщина поморгала бестолково, спросила осторожно, боясь за Парамона Моисеича: